– Язык жестов? Понятно.
– Самое замечательное в них то, что…
– Да. Язык жестов.
– …что они быстро поднимаются.
Питер отставил бокал и притянул меня к себе, наши руки переплелись.
– Наливаете дрожжи в самую серединку…
– Вот это, например, – сказал он, целуя меня, – знак симпатии.
– Неужели? – пробормотала я. – А так? – И я положила ладонь ему на бедро.
– И взбиваете, пока тесто не загустеет…
– Да, это тоже.
– Оно должно стать упругим и податливым.
– Именно так.
– А это, – сказал он, проводя рукой по моей груди, – считается знаком глубокой заинтересованности.
– Вот как?
– Теперь поставьте в тепло, чтобы тесто поднялось…
– А это, – и он погладил меня по внутренней стороне бедер, – знак того, что нам страшно хорошо вместе.
Мы одновременно поднялись и, не прекращая целоваться, перебрались на пол.
– Потом положите их рядышком…
– О, Фейт, – простонал Питер. Его лицо было прямо надо мной.
– И не жалейте семян мака.
– О, Питер, – прошептала я.
– Я люблю тебя, Фейт.
– А я люблю тебя.
– Вот теперь пора ставить в духовку.
Проснувшись на следующее утро, я долго лежала на спине. Приятно было ощущать прикосновение чистого льна к коже. Глубокое ровное дыхание Питера звучало как музыка. А когда солнце проникло в комнату сквозь щель в занавесе, я осознала, что случилось чудо. И тут же ощутила себя распутной, словно мадам Бовари. «J'ai un amant»,[118] – произнесла я вслух. Ибо невинные игры закончились. Это был любовный роман. Я изменила, ужаснулась я. Я нарушила седьмую заповедь. Я совершила своего рода прелюбодеяние. И это было прекрасно, это было божественно! При воспоминании о Джосе меня кольнуло сожаление, но вины я не чувствовала. В моем сознании роман с Джосом уже закончился, это случилось прошлой ночью. И когда я вернусь, я скажу ему, как можно мягче, что мы не можем больше встречаться. Интересно, что он ответит, подумала я, но тут же поняла, что мне это, в общем-то, безразлично. Питер оказался прав. Я не люблю Джоса. Он был мне, конечно, приятен; с ним было интересно, он проявлял такое внимание, и, конечно, я привыкла к нему. Но сейчас мне не хотелось о нем думать. Я повернулась к Питеру и обвила руками теплое во сне тело. Он мужчина моей жизни, подумала я, положив щеку на его плечо. Мне никогда не будет нужен никто другой. Я почти что слилась с ним, мои ресницы коснулись его кожи. Он чуть пошевелился, открыл глаза и улыбнулся.
– Я люблю тебя, Фейт, – сказал он сонно.
– Я люблю тебя, Питер, – ответила я.
– Сколько уже мы с тобой не спали вместе? – пробормотал он.
– Не помню. Больше года.
– А не наверстать ли нам упущенное?
Я кивнула. Он поцеловал меня. Потом погладил по щеке.
– Мы все начинаем заново, Фейт, – сказал он серьезно.
– Да, – сказала я, – я знаю.
– Мы открываем новую главу, – добавил он. Я улыбнулась. – В том смысле, что сначала ты продемонстрировала свое убеждение, – поддразнивал он. – В тебе кипели гордость и предубеждение.
– Отнюдь нет. Это были разум и чувства,[119] – объяснила я. – В ответ на твои… опасные связи.[120]
– У тебя было это смутное чувство,[121] не так ли?
– Да. Так что я дала тебе сухой ответ.[122]
– Но теперь мы здесь, вдали от обезумевшей толпы.[123]
– В комнате с видом…[124]
Я знала, что запомню этот волшебный уикенд на всю жизнь. На небе не было ни облачка. Воздух был чист и прозрачен. Деревья оделись в бронзу, золото и медь. Я запомню навсегда этот день, думала я, пока мы гуляли по холмам, и Грэм бежал рядом.
