— Уси были тут. Я сам бачил, — размахивал гранатой Тимофей. — Своими вочами! — Он понимал, что мы перестаем ему доверять.
— А ну, не размахивай тут гранатой! — Это действительно было опасно.
— Двинули к штабу! — уже скомандовал он как предводитель.
К штабу так к штабу. Но все равно опять это было хоть и огорчительно, а везение: мы в бой не ввязались, приказ не нарушили, а момент для действия, кажется, накатывался самый подходящий. Загадки тут никакой не было: пустое пулеметное гнездо, отсутствие часовых, брошенное офицерское общежитие — надо было поскорее все проверить, а главное понять, только здесь отходить будут или по всей полосе нашего корпуса. Поймать противника на отходе — это большое везение.
Мы перебегали от хаты к хате, от стены к стене. Для Тимофея все эти мазанки были знакомы. Он не давал нам высовываться и перебегал первым. Затащил он нас довольно далеко в глубь обороны. И тут мы увидели зарево костра. Разделял нас сарай или рига, которая во мраке ночи казалась непомерно огромной. Там, за ней, мелькали и суетились тени.
Остановились, Тимофей сказал:
— О! Ш т а б!
Голоса: русские, украинские, немецкие — мешанина! Местность украинская, роты власовские, офицерня и заградительные отряды эсэсовские — сучий коктейль.
Штаб — большая хата — прямо скажем, дом без крыльца; из двери вывалился какой-то чмурь, он нес два ящика — один на другом, не тяжелые — и направлялся к костру.
Иванов меня и Тимофея пригнул к земле — в освещенное пространство входил часовой в полной форме, даже в каске. Власовцы вчера в окопах были без касок (без касок — особое фронтовое пижонство, это, как у них, засученные рукава или, как у нас, тельняшки). Часовой довольно спокойно прогуливался вокруг штабной хаты, даже чуть-чуть мурлыкал себе под нос. Значит, напряжения нет — не боится. Может быть, даже хорошо, что Корсаков всех их не перебаламутил?.. А?..
Иванов пальцем ткнул себе в грудь — мол, «я беру!»— и вынул финку из ножен. Что-то в этот момент он показался мне чуть смелее, чем следует.
Часовой скрылся за углом хаты. Я спросил:
— А ты пробовал?
Он простодушно ответил:
— Ни разу.
Стало ясно, откуда у него такая легкость.
Надо было сразу решить, что делать. В помещение штаба входили какие-то тени и выходили нагруженные ящиками — кто слишком легкими, кто непомерно тяжелыми. Шли по одному, внутри не задерживались. Помещение подолгу пустовало. Не торопились, не суетились, свет из хаты наружу не пробивался, только чуть подсвечивал силуэты в проеме двери при входе и выходе. Часть бумаг и имущества предназначалась в костер, часть грузили в машину, которая стояла за забором. Мощный дизель равномерно тарахтел, постукивая клапанами. Тут нельзя медлить — они вытащат последний ящик из хаты и… Дуй — не догонишь. Прошептал Иванову в ухо:
— Берем вместе.
Тимофей встрепенулся. Ему показал: «Сидеть!» Он кивнул, хотя, кажется, ничего не понял. Мы оба одновременно выскочили на траверз часового и затаились у заднего угла хаты, возле маленькой постройки. Иванов прижался ко мне, я слышал удары его сердца. Ждать не пришлось. Это тоже было везение. Часовой, мурлыкая, вышел из-за угла. Дальше все решили доли секунды. Левой рукой зажал ему рот и рванул плотный торс на себя, в правой был нож, каска слетела с его головы, сильно ударила в лицо Иванову, он все равно успел вышибить из его рук винтовку, хотел опередить меня, наши правые руки переплелись и помешали одна другой — часовой мычал и вот-вот мог вырваться, в следующее мгновение откуда-то сверху, через наши головы, упал сильный удар — не мой, не Иванова. «А-а, чтоб тебе!»— это Тимофей огрел часового гранатой по обнажившейся башке. «Чмурь! Граната же могла взорваться!!!» — вот была бы потеха! Для власовцев и эсэсовцев… Но не взорвалась. Иванов оскоромился и прирезал контуженого. Уложили прямо под стеной. Пока клали, я снял с него ремень с патронташем и вместе с карабином положил на него — на случай отхода. Карабин — надежное оружие, может пригодиться.
— Там есть кто? — спросил я обоих.
— Ни-и-и-и, — ответил Тимофей, вот тут уж спокойствие покинуло его, в нем все дрожало, но это уже была другая дрожь — он хлебнул боя.
— Держи вход, — сказал я Иванову. — Если что, стреляй. Тогда выходить буду через окна на ту сторону (с той стороны была наша дамба).
Я нырнул в хату, как в прорубь.
На полу горела парафиновая плошка и освещала помещение нижним светом. Окна были плотно занавешены одеялами. Вынесли еще не всё. Я хватал из ящиков пачки бумаг и засовывал за пазуху под гимнастерку — брал из разных ящиков. Зажег вторую плошку, их здесь валялось десятка полтора. По разгрому в помещении, перевернутой мебели, разорванным матрацам было ясно— отход. Еще несколько минут, и их здесь не будет. А значит, они вывезут все, что им необходимо, и не понесут потерь. По крайней мере, им так хочется. Поймать их на таком отходе — это везение.
Ворвался Иванов.
— Помочь?
— Мотай отсюда. Держи вход!
Он кинулся обратно к двери. Я поднял с пола бумажку — печатная форма строевой записки, заполнена от сего числа! Как они могли ее потерять? Записку спрятал отдельно в карман. Строевая считалась редким первейшим трофеем… Но я, кажется, потерял отсчет времени — провалился. «Бросай все!» Наступил на обе плошки, чтобы не подсветить свой силуэт на выходе, — этого мгновения может хватить для полного дурацкого завершения операции.
Во дворе снова услышал тарахтение дизеля — прогазовка. Из кузова кричали и звали кого-то, наверное, часового — оказывается, его звали Витюха.
— Гранаты!
От проема калитки в отсветах костра во двор ворвался какой-то хмырь, даже без оружия, — он вроде бежал за своим Витюхой.
— Бей, — выдохнул я, а сам кинулся к забору.
Разрыв моей гранаты и короткая автоматная очередь Иванова прозвучали вместе. Машина рванулась в темноту, а в кузове грузовика вопли глушили шум моторa.
«В потрох!.. В гробину!..» — кинул вторую гранату вдогон. Иванов успел выбежать к забору вместе с Тимофеем. Я вырвал из рук Тимофея эргодешку,[1] он увяз, не мог выдернуть чеку, кольцо осталось у него на пальце. Граната полетела в темноту. Эту, пожалуй, не докинул… Рвануло!.. Но кто знает — что лучше, когда они плашмя валяются в кузове или шмаляют по тебе из автоматов?
Стреляли по темным провалам, на тот случай, если здесь кто-то остался, а Тимофей вошел в раж, как заправский псих, размахивал руками и орал:
— Бей их!.. Огонь!.. У-у-у-у, сучьи псы! — Новую породу изобретал.
— Ракету! Только не перепутай — зеленую!.. А ты чего орешь?! Тимофей! Возьми карабин и патронташ — там под стенкой. На Витюхе лежит.
— На каком Витюхе?
— На твоем!
Тимофей ахнул и кинулся к хате. Зеленая ракета настилом пропорола темноту в сторону дамбы. Через несколько минут в штабе корпуса будут знать — «Противник начинает отход», еще есть время развернуть подвижные силы и давить их. Только бы побыстрее там шевелились! Не залеживались!..
Уже совсем затих вдали немецкий дизель, иссякли вопли-крики раненых и проклятия… Водворилась нефронтовая тишина — ну хоть бы собака тявкнула…
И вот тут где-то далеко-далеко послышались другие голоса. С восточной стороны. У меня внутри мигом все загудело, заколотилось не то набатом, не то дробью — верный признак, что бой не кончился: впереди еще кто-то и каждую секунду может начаться новый разворот. Голоса приближались…
