слыхал, Антон Иваныч на Дону какие-то “колокольчики” удумал. Наш теперь как черт на горячем шомполе крутится, свою валюту сочиняет, а хрен в ней, в этой валюте! Нет, господа, молодцы шельмы-американцы. Видит бог, молодцы.
— Россию теперь, господин полковник, — заметил Жердев, — никакой валютой не спасешь! Поумнели-с.
— Это как вас прикажете понимать? — возмутился Скипетров.
— А вот так-с. Мы, доложу я вам, нагайкой не поигрываем да шашечкой над головой православных не крутим. Но далеко видим со своей колокольни. Кончилась для нас Россия-матушка. В паршивом, как вы изволили выразиться, Китае сидим. Японские иены подсчитываем. А уж давно, ох как давно, пора на доллары переходить, на доллары. За ними — будущее. Наше, во всяком случае. Вот и вы, господин полковник, так считаете. Пока вы рассуждали да мечтали о мести, мир изменился. И вы крупно опоздали. Ищите себе теперь другие пути для самоутверждения. Если найдете, конечно.
— Брехня! — Скипетров стукнул кулаком по столу. — Россия ждет нас. Это все вы, либералы, продаете направо и налево! Ни стыда, ни веры…
— Как же, как же! Понимаю вашу горячность, господин полковник, и даже, видит бог, глубоко вам сочувствую. Но вот, позвольте, господа, был у меня проездом год назад, прошу заметить, господин… впрочем, не имеет значения. Друг и приятель светлой памяти Александра Васильевича. Так вот, сказал он… позвольте на память, господа. Когда розовые оптимисты начинают говорить, что народ молится, чтобы мы вернулись, я возражаю, что не верю в существование таких лошадей, которые сами бы просили, чтобы их заложили в старые, ненавистные, до костей протершие хомуты… Каково-с?
Офицеры захохотали: “Едко, мать его перетак!..”, а Скипетров вскочил, отшвырнув ногой стул, и рассыпал колоду по полу.
— К черту! Если бы я не знал вас, господин Жердев…
— Да полноте, полковник, — скривился Кунгуров.
— Это все вы, ротмистр, — продолжал орать Скипетров, — с вашими филерами погаными.
— Филеры, возможно, и поганые, — засмеялся Сибирцев, — но ротмистр тут при чем, господин полковник?
— А-а, — Скипетров начал остывать.
— Бог с вами, полковник, — отмахнулся Кунгуров, — оставьте спор. Сдавайте-ка лучше карту. Ставлю на девятку пик.
Васька подал новую колоду, и Скипетров, отдуваясь, стал с треском ее распечатывать. Выпил единым махом бокал шампанского, поднесенный Васькой, громко икнул и плюнул на пол.
Сибирцев заметил, что, всякий раз доставая деньги, Кунгуров вынимал из нагрудного кармана серебряную луковицу часов и щелкал крышкой, словно его подгоняло время. Теперь же он положил их сбоку и, потянувшись за картой, как бы невзначай, сдвинул часы локтем в сторону Сибирцева. Колеблющиеся язычки свечей вспыхнули в серебряной крышке, пробежали по змейке цепочки, и Сибирцев замер. Это были часы Сивачева. Он узнал его серебряный “Мозер” с брелоком-якорем. Сивачев имел привычку при разговоре постоянно крутить эту цепочку на пальце, поигрывая якорьком. Кунгуров метнул исподлобья острый взгляд, но встретил равнодушные глаза Сибирцева. Продолжая глядеть на Сибирцева, Кунгуров откинулся на спинку стула и небрежно швырнул деньги на стол.
— Все, господа, баста! — хрипло сказал он.
— Что, ротмистр, профиршпилился в пух и прах? — обрадовался Скипетров.
— Баста, господа, — Кунгуров нервно рассмеялся. — Все спустил. Как в лучшие времена… Впрочем, если вы не сомневаетесь, могу…
— На мелок не играю, — отрезал Скипетров. — Ставь часы! — он ткнул в луковицу пальцем, с широким и плоским, почти квадратным ногтем. Такие ногти, вспомнил где-то читанное Сибирцев, бывают у палачей и наемных убийц.
— Часы? — задумчиво повторил Кунгуров.
Он взял “Мозер” в ладонь, пропустив качающуюся цепочку с якорьком между пальцами, долго рассматривал его, словно бы прощаясь с дорогой ему реликвией, а затем, криво усмехнувшись, примял им груду ассигнаций.
— На что потянут, господа? — спросил он.
— Пятьсот, — отрезал Скипетров, рассматривая “Мозер”.
— Остальное утром, согласны? Тогда — ва-банк!
— А, черт с тобой, поверим, — у Скипетрова заблестели маленькие поросячьи глазки. — Твоя карта?
Сибирцев поднялся и отошел к буфету, чтобы выпить шампанского. Офицеры, напротив, сгрудились у стола. Повисла пауза. Потом раздался утробный вскрик, будто в живот воткнул нож, и следом раскатистый, громовой хохот Скипетрова… Все разом загомонили, задвигались.
— Ага! — Скипетров хлопал ладонями по столу. — Не ходи ва-банк, не ходи!
Встал бледный Кунгуров, снова сел.
— Что ж, — выдавил он из себя. — Считайте. Долг чести. Утром, господа…
Скипетров, бормоча под нос, считал деньги в банке.
— Ого, — наконец изрек он, — ежли американцев по курсу, за полсотни тысяч перевалило, господа. Учти, Кунгуров… Ну, Жердев, в штаны не наклал? Берешь карту?
— Сибирцев! Мишель, ваша очередь, — вместо ответа крикнул Жердев.
Сибирцев подошел к столу, сел, взглянул на Кунгурова, на Скипетрова. Азарт погас в глазах ротмистра, и они словно подернулись дымчатой пленкой. А на щеках, как струпья, темнели багровые пятна. Скипетров с победоносным видом ерзал на стуле.
— Ну, господа, — медленно, как бы в раздумье, процедил Сибирцев, — говорят, трусы в карты не играют. Ва-банк, господа. Дама треф. — Проще было бы не лезть на рожон, даже проиграть небольшую ставку и тем самым войти в хоть какое-то расположение к Кунгурову, но на ассигнациях лежал Яшин “Мозер”. — Да, ва-банк, господа, — повторил мрачно Сибирцев…
— Дьявол! — взревел Скипетров, выкидывая Сибирцеву трефовую даму, и снова отшвырнул стул.
Сибирцева била дрожь, которая со стороны вполне сходила за картежный азарт, столь понятный всякому настоящему игроку.
Тускло наблюдал Кунгуров, как Сибирцев подрагивающими пальцами сгребал ассигнации и совал их в карманы, не считая, как небрежно сунул в брючный карман серебряную реликвию.
— Ну-с, Мишель, — Сибирцева обступили офицеры, — так дело не пойдет. С тебя, с тебя…
— Господа! — воскликнул Сибирцев. — О чем речь? Куда прикажете подать? Сюда или в зал спустимся?
— В зал, в зал, какой разговор! Эй, Васька, распорядись! И чтоб там — ни-ни! — Скипетров взял роль хозяина на себя. — А ты, Кунгуров, не тушуйся, ты теперь его должник.
— Ах, бросьте, полковник, — поморщился Сибирцев. — Какие, право, пустяки. Не будем мелочными, господа! Прошу вниз. Господин ротмистр?
— Мы завтра встретимся, Мишель, — негромко сказал Кунгуров, беря Сибирцева под локоть. — Позвольте я вас буду называть запросто, как все, Мишель?
— Разумеется, но я могу подождать, учтите это. Мне не к спеху, господин ротмистр.
— Николя, с вашего разрешения.
— Отлично, Николя. А сейчас вы — мой гость. Вперед, господа! Покажем штафиркам, кто мы есть! Вперед, Николя! — и обнял его за плечи.
Сославшись на недомогание, которое, впрочем, Елена Алексеевна сочла за последствия голода, Маша ушла в свою комнатку на мансарде и там, наверно, прилегла. Сибирцеву было понятно ее состояние, но он — увы! — ничем не мог ей помочь. Только время, время…
Из села донесся веселый перезвон церковных колоколов, и тут же торопливо, словно отпихивая
