– Кто передал? – Голос Сивачева напрягся,
– Твой товарищ. Был и передал.
– Какой товарищ? Ничего не понимаю. Мама, о чем она говорит? Погиб, передали часы – чепуха какая- то. Может быть, ты?…
– Мама! – снова воскликнула Маша. – Я не вижу, Яков, что тебе неясно. Ты хочешь знать, как зовут твоего товарища? Отвечу: Михаил Александрович. Ты его разве не помнишь? Сибирцева? Вы же с ним вместе были.
– Сибирцев? – протянул Сивачев. – Убей, не помню. А где он?
– Ты разве его не помнишь, Яков? – медленно спросила Маша.
– Я спрашиваю, где он? Отвечай! Где ты его видела?
– Успокойся, Яков, – устало и тихо ответила Маша. – Его здесь уже нет.
– Нет?… – Сивачев, видно, успокоился, помолчал и после паузы сказал небрежно: – Ну нет, так нет. Жаль, хотелось бы с ним увидеться. Давно мы с ним расстались… Так это он, выходит, меня похоронил? А ты что же, Маша, желала бы видеть меня мертвым?
Ответа не последовало.
Сибирцев не видел ничего: ни, вероятно, изумленной Елены Алексеевны, ни, судя по сказанному, помертвевших глаз Машеньки, которая, конечно же, поняла, кто такой Яков и теперь сама хоронила его уже навсегда, ни выражения лица Якова. Интонации донесли до него суть той трагедии, которая разворачивалась в доме.
Маша… Он скрывал от нее, молчал, а она все-все понимала. Разобралась сама и теперь открылась перед Сибнрцевым всем своим мужеством. Ах, Машенька, за что же тебе-то такое горе, за какие грехи?…
– Мама, – снова заговорила Маша, – ты сегодня очень устала. Идем спать. А Яша от нас теперь не уйдет, правда, Яков? Ты ведь больше не бросишь нас с мамой? Ну вот и хорошо. Помоги мне маму уложить. Идем, мамочка. А утром и поговорим, и порадуемся.
Свет ушел из зала. Видно, Маша с братом повели мать по коридору в ее спальню. Сибирцев беззвучно раскрыл ставни и, перевалившись через подоконник, подтянулся в комнату. Закрыл за собой ставни и, неслышно подойдя к двери, задвинул щеколду. Где-то в глубине дома слышались голоса, но слов Сибирцев разобрать не мог. Наконец снова из коридора показался свет, и Яков с Машей вошли в зал. Сивачев сел на стул, вытянул ноги.
– Ну а теперь, Мария, рассказывай мне все. Все как есть. Обещаю тебе также все рассказать. Ничего не утаю… Так где и при каких обстоятельствах ты видела этого Сибирцева? Что он тебе про меня говорил?
В этот миг тишину разорвал залп. Следом за беспорядочными винтовочными выстрелами затрещал пулемет. Донеслись крики, ржание, и все слилось в едином громе ночного боя.
Сивачев вскочил со стула, распахнул ставни, ударом вышиб окно в зале и перевесился через подоконник, пытаясь, видимо, определить, что происходит в селе.
– Что это, Яков? – вскрикнула Маша.
– Что? – удивился Яков – Наверно, напали бандиты, о которых ты слышала, и теперь мы ведем с ними бой. – В его словах послышалась откровенная издевка.
Маша тяжело опустилась на стул, уронив лицо на руки, Сивачев захлопнул ставни и сел напротив.
– Ну, так что же Сибирцев? – усмехнулся он.
– Здесь я, Сивачев, – негромко сказал Сибирцев, входя в зал. – Руки, руки, – спокойно добавил он, поднимая наган и видя, как Яков схватился за кобуру. – Встать!
Сивачев медленно поднялся, держа раскрытие ладони на уровне плеч.
Маша, подняв глаза, с ужасом переводила взгляд с Сибирцева на брата.
– А теперь, Сивачев, расстегни ремень и сбрось портупею. Одно лишнее движение – стреляю.
Яков медленно снял ремень с кобурой, бросил на пол.
– Два шага назад! – скомандовал Сибирцев, потом подошел и, не отводя от Якова нагана, поднял его сбрую, расстегнул кобуру и, вынув сивачевский наган, сунул себе в брючный карман, а ремень отбросил в сторону.
– Маша, могу я с ним поговорить один на один?
– Конечно, Михаил Александрович, – тусклым голосом сказала Маша и сделала попытку встать. Потом, опустив голову, она оттолкнулась двумя руками от стула и медленно, через силу пошла скрипучими ступеньками к себе наверх.
Сибирцев плотно прикрыл обе двери – в коридор и в свою комнату, подвинул стул ближе к керосиновой лампе, которую, оказывается, зажгли, а он думал, что сидели со свечой, и кивнул Сивачеву на стул.
– Ну, Сивачев, а теперь рассказывай. Все мне рассказывай, бандит Яков Сивачев. – Сибирцев смотрел на Сивачева, а сам невольно вспоминал свою встречу с Кунгуровым, когда тот предъявил ему на опознание избитого до неузнаваемости Яшу.
…Ротмистр Кунгуров приехал к Снбирцеву, едва рассвело. Тяжелая ночь, в которой были и сумасшедший карточный проигрыш Сибирцеву, и обильное возлияние, казалось, вовсе не отразилась на нем. Разве что выдавали зеленоватая кожа обтянутых щек и нервно сжатые сухие губы с подрагивающим в уголке рта изжеванным мундштуком папиросы. Даже в разговоре не вынимал ее изо рта, небрежно рассыпая пепел. Сибирцев же чувствовал себя нехорошо: необходимое разудалое гостеприимство сделало свое дело.
– Во рту так кисло, – пошутил он, – будто там переночевал эскадрон гусар вместе с лошадьми.
Кунгуров скривил губы в улыбке, но глаза его были насторожены и безулыбчивы. По этому взгляду
