Кунгуров внимательно смотрел на Сибирцева и соображал, правду он говорит или валяет дурака. Но Сибирцев был серьезен и даже заметно удручен.
– Но почему именно с ним возник этот разговор? – спросил контрразведчик.
– Ах, Николя, – Сибирцев слабо махнул ладонью, – вы же понимаете… Видимо, я что-то сказал об адмирале, Сивачев посочувствовал. Вы прекрасно знаете о моем отношении к Александру Васильевичу… Я сказал, он посочувствовал. Сочувствие в наше время – единственное, что осталось из всех естественных человеческих проявлений. Падки мы на него. Думаю, поэтому. Впрочем, не помню. Хотя разговор такой, если не ошибаюсь, был.
Сибирцев достал из внутреннего кармана выигранные вчера у ротмистра часы и, щелкнув крышкой, посмотрел время.
– А что, – сказал он, пряча часы обратно, – не закатиться ли нам куда-нибудь позавтракать? Если вы, разумеется, свободны?
Кунгуров проследил за его движением.
– Вы с ним говорили о чем-нибудь?
– Я же сказал, – удивился Сибирцев.
– Нет, сейчас.
– Помилуйте, о чем?… Я даже не уверен, узнал ли он меня, так вы его обработали…
– Между прочим, – помедлив, словно решился Кунгуров, – это его часы.
– Как?
– Да-да, его. – Губы Кунгурова зло скривились. – Взяты при обыске.
Сибирцев непонимающе уставился ему в глаза. Потом достал часы, несколько раз машинально щелкнул крышкой.
– Вы хотите сказать?…
– Нет, успокойтесь. – Ротмистр невинно усмехнулся. – Они ему больше уже не понадобятся.
– Николя… – Сибирцев осуждающе покачал головой. – Да если б я знал…
– Вы же сами заметили, что в нашей жизни мало человеческих ценностей, – цинично бросил контрразведчик. – Ценностей, достойных внимания. Конечно, я мог бы и не играть на них. Но что поделаешь? – вздохнул он. – Игра… азарт…
– Ну, – после паузы сказал Сибирцев, – я полагаю, вы не собираетесь выставлять их в качестве улики? Впрочем, – добавил он тут же, – вы можете их у меня выкупить. – И, заметив, как окаменело лицо Кунгурова, закончил: – Хотя, не скрою, они остались бы приятной памятью о нашем с вами знакомстве.
– Сделанного не воротишь, – махнул рукой Кунгуров. Он, возможно, уже осуждал себя за откровенность.
– Но я так и не понял вас. Что же, улики против этого несчастного так серьезны?
– Не скрою, да.
– Жаль, – пробормотал Сибирцев. – Всегда неприятно разочаровываться в людях. Даже если их почти не знаешь.
– Почти не знаешь, – со значением повторил Кунгуров. – Так куда вы меня повезете завтракать?
«Проиграл ты, Кунгуров, – подумал Сибирцев. – И твой многозначительный тон тебе не поможет…»
В тот же день он совершил непростительную ошибку. Напоив Кунгурова до бессознательного состояния, Сибирцев, отвез его домой, а сам помчался в управление Китайско-Восточной железной дороги, где после расформирования отряда «орловцев» в качестве помощника самого Путилова подвизался Володька Михеев. Это был единственный адрес, по которому Сибирцев не должен был никогда, ни при каких обстоятельствах появляться. Но вызывать Михеева на связь и ждать его Сибирцев не мог: перед ним стояли глаза Яши Сивачева. И он представлял себе, что эти мерзавцы из контрразведки сделали с дядькой Федорчуком.
Разговор состоялся короткий, но очень неприятный. Сибирцев потом краснел, вспоминая о нем: как мог он допустить такое вызывающее мальчишество и поддаться панике? Однако ведь речь шла о жизни человека, которого кунгуровские садисты могли замучить с минуты на минуту. Розовощекий, всегда веселый Михеев был на этот раз, казалось, вне себя от ярости. Понимая побуждения Сибирцева, он тем не менее высказал ему все, что думал по поводу такого поразительного нарушения конспирации. В конце он рассказал о страшной судьбе арестованного машиниста Федорчука, буквально растерзанного палачами, и о том, что уже дважды предпринимались попытки извлечь арестованных из контрразведки, но обе попытки окончились трагически.
Михеев предупредил также, что Сибирцеву надо быть готовым к исчезновению. Приказ из Центра мог последовать в любую минуту. И действительно, такой приказ пришел через полтора месяца, в середине апреля. Сибирцеву было предложено выехать в район Читы, где разгорелись серьезные бои, для инспекции, и там он, что называется, пропал без вести. Он ушел, хотя ему казалось, что интерес контрразведки к нему уже начал ослабевать. Порой Сибирцев думал, что столь скорое и безоговорочное решение Центра было в какой-то мере связано и с его явным нарушением требований конспирации…
Очнувшись от нахлынувших воспоминаний, Сибирцев вскинул голову, пристально посмотрел на Сивачева, который, целый и невредимый, стоял перед ним, а в голове гвоздем засел вопрос: так как же ты жив-то остался, Яков Сивачев?!
Когда Сивачева пригласили в контрразведку, он решил, что это обычная, всем давно осточертевшая проверка, какие нередко затевал Кунгуров. Серия провалов семеновских операций, в число которых входила даже такая крупная, как взятие Иркутска и освобождение Колчака, естественно, не могла не вызвать паники среди высшего руководства. Обеспокоенные и раздраженные японцы настаивали на своей помощи, это знал Сивачев из шифровок. Семеновская контрразведка развила бурную деятельность, стремясь доказать, что не зря получает жирные куски от союзников.
И хотя вызов в контрразведку не предвещал ничего приятного, но и бить тревогу пока было рано.
