вытащили в поле, в снег, раздели догола и, содрав со спины кожу, натерли солью. Он полз за своими палачами и умолял пристрелить его… А они, уходя, смеялись…
– Зачем ты мне это говоришь, Сибирцев? – Яков поднял воспаленные глаза. – Зачем говоришь?! Ты же не знаешь, что они со мной делали!…
– Догадываюсь. Но это тебя не оправдывает, Сивачев. Нет тебе прощения за твое предательство.
– А чего тебе меня прощать? – зло выкрикнул Сивачев. – Какое тебе дано право прощать меня? А? Вы там сидели, господа офицеры, водку жрали, картишками баловались. А за все расплачивались мелкие сошки вроде меня. Это нас пытали, убивали, вешали!… А-а-а!… – У Сивачева вдруг припадочно округлились глаза. – Я знаю! Ты тоже из этих… Федорчуков? Да? Жа-аль, что я раньше-то не знал! Я б и тебя продал Кунгурову! И тебя! Проклинаю вас! Ненавижу! Убью! Всех убью!…
На губах у Сивачева выступила пена, глаза его исступленно сверкали, он кричал, захлебываясь собственным криком, и вдруг смолк, устало уронив голову. Только грудь его тяжело вздымалась и побелели костяшки пальцев, сжатых в кулаки.
– Какой же ты мерзавец, Сивачев, – тихо и печально сказал Сибирцев. – Какой ты гнусный мерзавец. Нет, тебя нельзя судить принародно. Люди узнают, какие бывают мерзавцы, а это страшно. Это выше сил моих. Этот кошмар падет на головы твоей матери и сестры, и они не вынесут такого позора, Сивачев. Нельзя тебе больше жить…
В глубине коридора, за кухней, послышался стук в дверь.
– Встать! – резко приказал Сибирцев. – Сядь на стул, Сивачев. И запомни: я полковник Сибирцев из Главсибштаба. Понял? Лишнее слово, лишний жест – стреляю. Думай о сестре и матери.
Сивачев медленно поднялся с пола и сел на стул.
– Надеть портупею!
Он так же послушно надел и затянул ремни.
Сибирцев прислушался. Узнал высокий говорок деда Егора…
Перед рассветом Нырков с Баулиным вышли на галерею подышать свежим воздухом. Бессонная ночь и напряженное ожидание бандитского налета наложили отпечаток на их почерневшие небритые лица.
– Малышев бы не заснул. – Илья кивнул на темный силуэт колокольни. – Самый сон сейчас, о-хо-хо! – Он, широко и сладко причмокнув, зевнул.
– Не, не заснет, – тут же зевнул Баулин и улыбнулся. – Заразил ты меня, Илья Иваныч. С ним там Матвей. Железный мужик… Тихо что-то…
– Вот и жди беды, – потирая слезящиеся глаза, буркнул Нырков. – Слышь, Баулин, а ты сосновских кого знаешь?
– Не так чтобы… бывал там. А что?
– Я вот думаю, не шибко мы с тобой сообразили.
– Это почему же?
– Есть там такой Маркел? Он вроде в Совете работает.
– Маркел? Дай вспомнить… А кем он там?
– Не знаю.
– Может, секретарем состоит? Нет, секретарь у них баба. А, есть, вспомнил! Это который транспортом ведает. Точно, Маркел его зовут. Он еще нам подводы выделял. Заметный мужик, высокий, чернявый. А чего он тебе, Илья Иваныч?
– Свояк он попу-то нашему, вот что.
– Ну да?… – недоверчиво протянул Баулин. – Выходит, тоже контра? А может, нет?
– Я так думаю, что, если он пользуется в Совете влиянием, помощи от сосновских нам не ждать. Только зря нарочного погнали.
– Не, не согласен я, Илья Иваныч, народ там крепкий, наш.
– Поглядим. – Нырков задумчиво побарабанил пальцами по перилам. – Однако надо быть готовым ко всему… Мужики-то собрались?
– Там они, – Баулин кивнул на храм, – за церковной оградой. Ну а которые по домам. Но тоже наготове. По первому выстрелу.
– Светает… Давай, Баулин, буди ребят. Чует сердце: с минуты на минуту ждать гостей… Постой! – Нырков заметил неясные еще фигуры нескольких людей, что двигались по улице к площади, прижимаясь к плетню. – Гляди, быстро! – шепотом подозвал Баулина. – Наши или нет?
Баулин поправил очки, присмотрел, а Нырков выхватил наган.
– Кажись, они, Илья Иваныч, – прошептал Баулин, – гости.
И сейчас же хлопнул выстрел. Пуля впилась в деревянную колонну галереи рядом с головой Ныркова. Он присел.
– Проспал, Малышев, сукин сын! – выругался он и метнулся в дверь. – В ружье! – крикнул сорвавшимся голосом. – Где же твой дозор, Баулин, чтоб тебя!…
Зазвенели разбитые стекла. На площадь махом с дикими криками и визгом вынеслись десятка три всадников, беспорядочно стрелявших по окнам сонных домов.
– Малышев!… – застонал в бессильной ярости Нырков, и в ту же минуту с колокольни по площади ударила длинная пулеметная очередь.
