поднялся из-за стола и, стараясь не шуметь, подошел к окну.
Облокотившись на подоконник, Малиновкин снова стал пристально всматриваться в соседний дом, теперь уже сосредоточив внимание не на окне его, а на калитке. Она со скрипом открылась, и вскоре из нее вышел высокий человек в тюбетейке. Малиновкин тотчас же узнал в нем майора Ершова.
Постояв немного возле калитки, майор медленно стал прохаживаться вдоль дома Джандербекова сначала по одной стороне улицы, затем по другой. Когда он прошел второй раз мимо открытого окна Малиновкина, лейтенант услышал, как какой-то очень легкий предмет упал на пол комнаты почти возле самых его ног.
Торопливо нагнувшись, Малиновкин пошарил по полу руками и нащупал свернутую в несколько раз бумажку.
Спрятав ее в карман, лейтенант вышел в другую комнату, окно которой выходило во двор, и зажег свет. Старая хозяйка квартиры Малиновкина, бабушка Гульджан, уже спала, и он был тут совершенно один. На всякий случай лейтенант все же прислушался. Из-за двери комнаты хозяйки доносилось равномерное похрапывание.
Задернув занавеску на окне, Малиновкин подошел поближе к свету. Достал записку из кармана, поспешно развернул ее и прочел:
“Мой хозяин передал мне письмо от Жанбаева, расшифровав которое, я прочел распоряжение: сегодня в двенадцать часов ночи выехать на мотоцикле к Черной реке по дороге, ведущей на Адыры. Приказано также обратить внимание в пути на мигание красного фонаря, который будет подавать сигналы в следующем порядке: две короткие вспышки и одна длинная. Я должен буду ответить на это мигание прожектора мотоцикла в обратном порядке - двумя длинными вспышками и одной короткой. После этого мне предписывается заехать, в ближайший кустарник и оставить там мотоцикл с вмонтированной в него рацией и новым кодом. Видно, Жанбаев все еще не очень доверяет мне и не решается встретиться со мной. Я выеду ровно в двенадцать. Вы оставайтесь на своей квартире и внимательно следите за домом Аскара. Ничего до моего возвращения не предпринимайте. На всякий случай, включите после двенадцати рацию, - может быть, мне придется связаться с вами по радио на какой-нибудь из трех волн, длина которых вам известна”.
Малиновкин перечитал записку еще раз и задумался. Почему Жанбаев ведет себя так таинственно? Почему не показывается Ершову? Неужели все еще не доверяет ему?
Ясно было пока только одно - Жанбаев чертовски осторожен. Недаром, значит, дана ему шпионская кличка: “Призрак”. А Андрею Николаевичу не следовало бы, пожалуй, ехать на это свидание одному. Нужно было бы взять и его, Малиновкина, с собой, или послать следом по этой же дороге на велосипеде. У хозяйки висит в коридоре чей-то велосипед, - можно было бы им воспользоваться.
Но приказ есть приказ. Малиновкин уничтожил записку, потушил свет и вернулся в свою комнату. На улице теперь не видно было Ершова. Он, очевидно, зашел в дом Джандербекова. Взглянув на светящийся циферблат часов, Малиновкин снова устроился у окна. Половина двенадцатого. Через полчаса Ершов должен был выехать из дома на мотоцикле.
Лейтенант Малиновкин еще очень мало работал в органах госбезопасности, но он достаточно начитался и наслушался всяческих рассказов о профессии контрразведчика, в которых все было слишком приподнято, полно действия и опасностей буквально на каждом шагу. В жизни, конечно, все это выглядело совсем иначе. Скромной, будничной работы во всяком случае было куда больше, чем героических эпизодов. Старые, бывалые контрразведчики знали это по собственному опыту и не тяготились будничными делами, а, напротив, понимали, что они-то, эти будничные дела, и гарантируют победу в героических эпизодах, ибо являются подготовкой к решительной схватке с врагом, разведкой его позиций.
Малиновкин, давно уже мечтавший об опасной оперативной работе, полгода провел в одном из отделов управления государственной безопасности. И, пока все было более или менее ново для него, не тяготился этой работой, но как только показалось ему, что он “все постиг”, стал томиться по “настоящему делу”.
Получив задание сопровождать майора Ершова в опасном предприятии, он обрадовался необычайно. Однако в последние дни и это наскучило лейтенанту. Конспирация, которую он соблюдал все время, сначала нравилась ему, но затем стала казаться излишней, похожей на какую-то игру в таинственное. И вот вдруг теперь представляется возможность если не активных действий, то уж во всяком случае встречи с настоящим врагом с глазу на глаз. И что же? Его опять отстраняют от опасного дела!
Малиновкину обидным показалось все это. Он тяжело вздохнул и, закрыв окно, облокотился на подоконник. Пора бы уже Ершову выходить на улицу - времени без пяти двенадцать.
Лейтенант снова сосредоточил все свое внимание на калитке дома Аскара Джандербекова. Хотя ночь стояла темная, но если бы кто-нибудь вышел из этого дома, заметить его все-таки было возможно. А время все шло. Минутная стрелка перевалила через двенадцать. Вот уже пять… семь… десять минут первого. Что же Андрей Николаевич, заснул он, что ли?
Малиновкин начинал нервничать. Может быть, подойти незаметно к окну комнаты Ершова и постучать? Или бросить в него горсть песка? Но нет, не мог майор Ершов, прошедший школу у знаменитого Астахова, заснуть в столь напряженный момент!
Тогда, может быть, ему помешал кто-нибудь выехать вовремя? Но и этому тоже не верилось… Скорее всего, он ушел из дома огородами, чтобы не привлекать ничьего внимания.
Времени было уже четверть первого. Малиновкин достал из чемодана рацию, включил ее на прием, надел наушники и осторожно стал настраиваться то на одну, то на другую волну коротковолнового диапазона. Тоненький писк морзянки, обрывки музыки, чей-то басистый, раскатистый смех, молящий голос женщины, сухой треск грозовых разрядов и снова морзянка попеременно слышались в телефонах наушников.
Малиновкину нравилась эта “эфирная смесь”, как он ее называл. Она казалась ему горячим, напряженным дыханием планеты. Из иностранных языков знал он только английский и немецкий, но легко узнавал по произношению, по темпераменту французскую, итальянскую и испанскую речь, без особого труда отличал польскую от чешской. Славянские языки он вообще понимал довольно свободно, так как знал украинский и белорусский.
Малиновкин обычно любил строить догадки по обрывкам фраз, “выловленным” из эфира, когда не спеша настраивался на нужную ему волну. Любопытно ведь было представить себе, о чем говорило, пело, а иногда и кричало человечество в эфире.
Многое можно было подслушать в наушниках в томительные часы дежурства у радиостанции в ожидании часа радиосеанса. Да и не только голоса людей и звуки музыки говорили радисту, чем живут и волнуются люди. Комариное попискивание морзянок тоже могло поведать о многом: о бедствиях в море, о сводках выполненных заданий, о прогнозах погоды. Были звуки радиотелеграфа и главными носителями тайн. Ими передавались зашифрованные сведения коммерческого характера, служебные распоряжения и задания, донесения тайных агентов и секретные предписания их резидентов.
Малиновкин давно уже привык к этой “эфирной сумятице” и довольно легко ориентировался в ней, осторожными движениями пальцев поворачивая рифленую ручку настройки и смещая то вправо, то влево тонкую нить визира по светящейся шкале. Сегодня он интересовался только морзянками в ограниченных пределах одного из диапазонов коротких волн. Вот уже несколько минут чутко прислушивался он к звукам в наушниках, ловя малейший шорох в эфире, но никто, кажется, не собирался работать на этих волнах.
Был уже второй час ночи, когда Малиновкин решил, что Ершов, видимо, не имеет нужды или возможности связаться с ним по радио. На всякий случай, он решил подежурить еще немного, то и дело поглядывая в окно на дом Аскара Джандербекова.
Прошумела за окном машина, осветив на несколько мгновений стены комнаты Малиновкина. И снова погрузилось все в темноту. Даже дом Джандербекова растворился в ней. Только звезды в черном небе сверкали все так же ярко, медленно меняя свое расположение над крышами домов.
Пора уже было вернуться Ершову… Но, может быть, Жанбаев дал ему новое задание и послал куда- нибудь? Или случилось с ним что-то?…
Малиновкин не мог уже больше спокойно сидеть у рации. Он пододвинул ее поближе к окну и почти лег на подоконник. Затем, когда беспокойство и нетерпение его достигли крайней степени, выключил рацию и осторожно вышел на улицу. Постояв немного против дома Аскара, он прошелся по своей стороне до конца
