это раньше ведьмы полночь встречали, сейчас времена другие, с изобретением электричества не только у обычных людей, а и у ведьм суточный ритм сдвинулся. Теперь у них шабашы в три, четыре ночи. И смотрит сама на меня, только Зинка так и может. Нежными-нежными глазами. Ну я, как дурак, и поверил. Не заподозрил ничего. Сижу, жду, сам не зная, чего именно. И тут вдруг Лысая гора как вспыхнула! Повсюду костры, да не простые, и даже не в пентаграмму сложенные. О том, что на меня всякие «фигурки» не действуют, уже давно все уяснили. В кострах какой-то дурманный состав был добавлен, сбор из всяких редких трав, где цветок папоротника – самый часто встречаемый компонент. И весь дым на меня, чувствую – мозги туманиться начинают, я к Зинке – а она только смеется. «Вот тебе, кровосос, за серенады у окна и твои черные розы!», – кричит, и прочь убегает. А со всех сторон ведьмы голые, под землей они, заразы, все это время прятались, без магии всякой, выжидали, внимание мое отвлекали. И кружат, и кружат! А я в центре, как дурак, стою, голова кругом идет, ничего не соображаю, обратиться никем не могу, воздух не держит. А ведьмы пляшут, смеются, и Зинка моя среди них, нутром чую, а кто именно – не вижу, голова кружится, все троится в глазах. Зинка у меня хоть и баба знатная, на голову выше и шире раза в два, да когда голова пьяная, все ведьмы, особенно голые, на одно лицо. Крутят свой хоровод, на меня смотрят, и песенки свои ведьмовские запевают.
– И смеются все, смеются. Обидная ситуация – что бы ни сделал, все равно в дураках окажешься. Хоть на месте до утра будешь стоять, хоть за ведьмами погонишься – да куда за ними гнаться, с затуманенной головой… Выставила меня Зинка на посмешище, отомстила за то, как я за ней в свое время ухаживал… Ну да не на того напали. Хотели ведьмы надо мной пошутить, да позабыли, с кем дело имеют. Мог бы я, конечно, к праху земному обратиться, этого умения никакими дурманами не отнять, поднялись бы все, кто когда-либо под Киевом сгинул, стали бы на защиту… Ну да Зинка не простила такого бы мне никогда. Она же пошутить хотела, а прах шуток не знает, те, кто силой с того света вырван, убивать только и умеют. Да и жалко ведьмочек, у меня голова хоть и пьяная была, да их стройные фигурки даже сквозь туман ни с чем не перепутаешь. Решил я сам над ними пошутить. Хорошо, что в свое время довелось с кельтскими друидами пообщаться, теми самыми, что Стоунхедж построили. Многому они меня научили, а среди прочего одному простому, но интересному колдовству, как раз на этот случай. Настолько простому, что даже произносить ничего не надо, все равно я уже лясы не вязал. Ну, я и колданул – и каждой ведьме, что хоровод водила, вдруг показалось, что злой вампир очнулся, и почему-то именно за ней бросился, с горящими глазами и текущей с клыков слюной… Завизжали, бросились кто куда, немало пьяных мужиков в ту ночь навсегда пить зареклось, когда перед ними тучи голых ведьм по воздуху пролетело… Одна только ведьма и осталась, Зинка моя – она и не к такому привыкла, ее уже ничем не испугать. Расстроилась она, конечно, что не удалось меня проучить, ну да ничего, посидели мы рядом до утра, на звезды посмотрели, о жизни поговорили, она такие шутки больше зареклась устраивать, а я, так уж и быть, согласился ее простить и не обижаться больше… А шабаш, можно сказать, на славу удался!
Толян ничего не рассказывал – он за рулем, водителя в лесу не стоит отвлекать, ну и Любослав, по старой привычке, промолчал. На этот раз потому, что за последние пол века так и не смог припомнить ни одного жизненного эпизода, в котором прямо ли, или косвенно, сыграла бы роль хоть какая-нибудь женщина.
В глубине же Вечного Леса эльфы тем временем своими тайными тропами уже на совет большой собрались, и стали мудростью меряться. Каждый вариант позаковыристее, как с богатырями разобраться, предлагает, других не слушает, гомон страшный стоит. Перекричать никто никого не пытается, все же эльфы – народ вежливый и культурный. А потому и уловить хоть одну, здравую или не очень, мысль в царящем на совете бедламе было невозможно. Пока дело в свои руки не взяла
–
(«Тишина, я буду говорить»)
Эльфы слушались свою королеву, все же Жасминэль, как ее прекрасное имя коверкали люди, хоть по ее облику и не скажешь, была самой древней и самой мудрой среди ныне живущих эльфов, и сама эта мудрость была в преданиях столь древних, что о них уже почти успели позабыть. Раз она начала говорить, значит уже все решила, и совет был сущей формальностью, чтоб утвердить уже принятое королевой решение.
И действительно. Жасминэль говорила лишь мудрые слова. О том, что страшное зло богатырей надо остановить любой ценой, но жизнь эльфов Вечного Леса – слишком великая цена даже для этого. О том, что, дабы избежать катастрофических последствий, надо отказаться от нерушимых устоев, ибо иначе будут нарушен еще более нерушимый уклад жизни всего леса. Она говорила о том, что сражать врага надо руками другого врага, даже если ради этого менее страшного врага стоит допустить туда, куда он никогда не допускался… Все это, стандартное для эльфов, словоблудие было завуалировано в такую паутину словес, что кафедра эльфийской филологии в десяти докторских диссертациях не распутает. Только одна Жасминэль и умела нести подобную чепуху, представляя ее как некие божественные откровения, и все ее слушали, затаив дыхание. Наконец, в самом конце, прозвучало и конкретное предложение – использовать против богатырей другие силы, например того же Лешего с востока, с которым у эльфов были старые, достаточно нейтральные, отношения.
Предложение было встречено всеобщим одобрением и ликованием – обычно медлительные, эльфы тут же на скорую руку состряпали заклинание вызова (увы, работает только на нечисти, на людях – никак), и через пять минут посреди поляны стоял недоумевающий дедок, в кору одет, лозой подпоясан, два желудя глаз из стороны в сторону так и бегают.
– Кого хочу закручу-заверчу! Чего от стар человека надобно, убрано да прибрано, путано-заплутано? – насупив брови, постарался скрыть свою растерянность от резкой смены декораций Леса-Лиховища владыка.
–
(«Ты должен помочь нам одолеть могучего и ужасного врага»)
– Врага в лесу на тот свет унесу! Закружу, заверчу, навсегда проучу! Пожалеет вражина странная, что в лес полезла незваная! Говори, Королева лесная, что за вражина надоедает такая?
–
(«Смотри, и не говори, что не видел»)
Мановение рук, и посреди поляны, служившей эльфом местом для советов, прямо в воздухе возникла объемная картинка, записанная по памяти наблюдавшего за богатырями в железном гробу сокола. Запись была сделана прошлым вечером, на привале, где еще не было дохлых вампиров, зато можно было пронаблюдать во всей красе, как настоящие богатыри пировать умеют. Брага в богатырей лилась чарками, пили и не хмелели, разве что рты беззвучно открывались, а так наваждение эльфийское и не отличить от
