— Ты уверен, что не хочешь никуда пойти сегодня вечером?
— Да. Уверен.
Ее лицо прояснилось:
— Стол накроют в саду, а еду привезут на тележках — как для особых гостей.
— К чему все эти хлопоты?
— Мама говорила мне, что у них с отцом все было именно так, когда они проводили здесь медовый месяц. Вот я и хотела предложить тебе то же самое.
— Почему бы и нет? — Он пожал плечами.
Миньон посмотрела на часы. Потом подняла руку, поколебалась и постучала в дверь спальни:
— Ты еще не одет?
— Сейчас-сейчас.
«Почему бы тебе не сдохнуть и не оставить меня в покое? Может быть, тогда я смог бы снова творить. Ты не способна по-настоящему оценить мое искусство — как, впрочем, искусство вообще! Ты ничего не способна оценить. Дешевая, липовая эстетка! Тебе не знаком труд ради цели. Умри же! Тогда я смогу, наконец, собраться… да перестань же мешать мне!»
— Почему бы не сегодня вечером? — спросил я.
— Не знаю… — Он задумался.
— Для всех вы счастливая медовая пара. Ни у кого не возникнет подозрений. Продержи ее там допоздна. Накачай как следует шампанским. Танцуй с ней. Когда официанты притушат свет и уйдут, когда останетесь только вы двое, музыка, шампанское и темнота, когда она начнет слишком много смеяться, когда у нее начнут подгибаться ноги, — я закончил перечислять, — вот тогда и подведи ее к перилам.
В дверь снова постучали.
— Ты готов?
— Иду, дорогая.
«Боже! Сколько же она может пить? Да я раньше нее упаду под стол!»
— Еще шампанского, дорогая?
— Чуть-чуть.
Он наполнил бокал до краев:
— Осталось немного. Мы можем прикончить и эту бутылку.
— Ты что-то мало пьешь сегодня, — заметила она.
— Это не моя стихия.
Повсюду горели свечи. Непроницаемый покров темноты незаметно сгустился вокруг, и теперь в нем лишь угадывались некие смутные очертания и пятна. За дрожащим ореолом света лежала ночь, глубокая, чернильно-темная. Из невидимого динамика, кружась, летели вальсы Штрауса — величаво, приглушенно, sotto voce, как бы паря над столом. Ароматы невидимых цветов обострились, перед тем как исчезнуть совсем в надвинувшейся прохладе ночи.
Он посмотрел на нее:
— Тебе не холодно?
— Нет! Давай останемся здесь до утра. Это так восхитительно!
Он покосился на часы. Час, действительно, уже поздний.
«Надо выпить, чтобы собраться».
Кислое вино, выпитое залпом, обожгло. Подобно снежным хлопьям, уносящимся в желтое небо, в голове молнией пронеслись ледяные кристаллики.
«Пора».
Он наклонился и задул свечи.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы остаться вдвоем в темноте.
Она хихикнула.
Он нащупал ее руками и обнял.
— Поцелуй ее — вот так.
Он поставил ее на ноги, тщетно пытаясь ослабить хватку ее объятий, и, придерживая за талию, повел к белым
перилам.
— Как красив океан в безлунную ночь, — сказала она низким грудным голосом. — Кажется, Ван Гог однажды изобразил Сену но…
Он ударил ее под колени левой рукой. Она опрокинулась назад, и он попытался подхватить ее. Ее голова стукнулась о камень лестницы. Он выругался.
«Все равно. Она и так будет в синяках и кровоподтеках, когда ее найдут».
Она тихо застонала, когда он поднимал ее, теплую и обмякшую.
Он наклонился и сильным движением перебросил ее через перила. Он услышал, как тело ударилось о камни, но музыка «Голубого Дуная» заглушила все остальные звуки.
— Спокойной ночи, Миньон.
— Спокойной ночи, Миньон.
— Это было ужасно, — сказал он детективу. — Я знаю, что сейчас пьян и не могу говорить связно — вот почему я не смог ее спасти. Мы так славно проводили время — танцевали и все такое. Она захотела взглянуть на океан, а потом я вернулся к столику, чтобы еще выпить. Услышал ее крик и… и… — Он закрыл лицо руками, выдавливая из себя рыдания. — Ее уже нет! — Он весь трясся. — Нам было так хорошо!
— Успокойтесь, мистер Хелзи. — Детектив положил руку ему на плечо. — Портье говорит, что у него есть какие-то таблетки. Примите их и лягте в постель. Право, это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Сейчас ваши объяснения немногого стоят — мне и так ясно, что произошло. Я составлю отчет о происшествии утром. Сейчас там катер службы береговой охраны. Завтра вам придется поехать в морг. А сейчас просто идите и поспите.
— Нам было так хорошо, — повторял Питер Хелзи, бредя к лифту.
Войдя в лифт, он зажег сигарету.
Он отпер дверь и включил свет.
Помещение преобразилось.
Комнаты были разделены наспех поставленными перегородками. Из мебели, стоявшей здесь ранее, остались лишь несколько стульев и небольшой стол.
Посреди стола стояла афиша.
За афишей виднелась записная книжка в кожаном переплете. Он раскрыл ее, уронив сигарету на пол Он читал…
Он читал имена критиков, обозревателей музейных экспозиций, агентов по продаже, покупателей, рецензентов.
Это был список приглашенных лиц.
От ковра поднималась тонкая струйка дыма. Машинально он поднял ногу и наступил на тлеющий окурок. Он вчитывался в афишу.
«Выставка работ Питера Хелзи, организованная миссис Хелзи в ознаменование двух самых счастливых месяцев в ее жизни. Открыто — с часу до двух дня. Пятница, суббота, воскресенье».
Он переходил от ниши к нише, глазами как бы заново создавая все работы, когда-либо сделанные его руками. Вот его акварели. Его опыты в духе кубизма. Его портреты. Она разыскала и либо скупила, либо взяла под залог все эти картины.
Портрет Миньон.
Он смотрел на ее улыбку и волосы, темные, как кресло, в котором она сидела; на зеленый твидовый костюм; на серебряную брошь, которая могла бы прикрывать бриллианты…
— … — сказала она.
