змееобразное и заскользило к нападавшим. Они застыли, издавая короткие крики, затем повернулись и отступили обратно по склону холма.
Он попятился вслед за ними.
— Неплохо, — сказал он огромной змее. — Во всяком случае, вполне сносно.
Змея приподняла голову до уровня его глаз и внимательно посмотрела на Джексона.
— Я устал от недоверия, — признался он.
Змея устало вздохнула.
— Мне любопытно, могут ли эти твари убить меня, — сказал Джексон.
— Физиологически это возможно, — ответила змея, — но запрещено. Да что же, в конце концов, с тобой происходит?
— Ты можешь просто дать мне проснуться?
— Нет.
— Но почему? Я хотел бы знать, почему я здесь.
— Таких воспоминаний не существует. Ты этого никогда не узнаешь. Просто так должно быть.
— Я буду вечно видеть сны?
— До конца своей жизни.
— Это что, проблема перенаселенности? Другие планеты непригодны для жизни, межзвездные перелеты невозможны, и люди лежат, как чурки, в стеклянных гробах?
— Я не могу сказать.
— А ты — машина, разговаривающая со мной через электрод в черепе, подающая питательный раствор и программирующая исполнение моих желаний?
— Если хочешь, можно назвать это так.
— Я не хочу. Я в коме? Я попал в аварию? Или это какая-то лекарственная терапия?
— Называй это, как тебе угодно.
— Когда я проснусь?
— Ты уже бодрствуешь.
— Ты должна так говорить. Какой бы сложной ты ни была, так тебя запрограммировали.
— Тогда зачем спрашивать?
Он огляделся в поисках бластера. Тот исчез.
Внезапно бластер оказался в его руке.
— Если хочешь убить змею, действуй.
Он быстро поднес бластер к собственному виску. Оружие исчезло.
— Так нельзя.
Он уронил руки.
— Может, это ад?
— Как тебе угодно.
— Могу я проснуться?
— Ты уверен, что хочешь именно этого? Правила предусматривают такой вариант.
— Я хочу попробовать.
— Пусть будет так.
Прозрачная крышка капсулы над ним откинулась. Его мышцы были как спагетти, в горле пересохло, левая рука утыкана иголками от капельниц. Далеко не сразу ему удалось выдернуть все наконечники шлангов, поскольку рука была туго перебинтована. Правой рукой он ощупал затылок и обнаружил электрод, присоединенный к бритому черепу.
Когда он сделал движение, чтобы выдернуть его, над головой зазвенел голос:
— Если ты разочаруешься в реальности, приходи и ложись сюда опять — верни на место иглы, подсоедини контакт…
— Не разочаруюсь, — пробормотал он, отрывая электрод.
Он с трудом поднялся на ноги и пошел искать людей.
Это был единственный способ решить проблему перенаселенности, сказал Маннерунг. Погрузить всех в сон, будить в разное время только крупнейших ученых, работать над проблемой межзвездных перелетов и содержать команду людей, обслуживающих Регулятор. Пусть пятьдесят миллиардов спят и видят сны под стеклянными колпаками — это лучше, чем иметь их всех бодрствующими.
— Лишь самые неординарные личности, — сказал ему доктор, — способны предпочесть серую обыденность потрясающим приключениям, приземленное существование исполнению всех желаний. Для таких случаев, конечно, разработаны определенные правила. Если сновидец слишком растревожен, Регулятор разрешает ему проснуться. Мы всегда найдем для него занятие. У нас масса нудной работы по поддержанию системы жизнеобеспечения. Если это то, чего ты хочешь, то ты принят. Можешь начать с замены трубок в этом секторе.
Он передал Джексону схему.
— Вот диаграмма. Они все пронумерованы. Те, которые обведены красными кружками, надо заменить. Когда закончишь с этим, займись наведением порядка на том складе, — он указал на дверь. — Там такой кавардак. Но ты уверен, что действительно этого хочешь?
— Да, — сказал Джексон, — тот другой способ существования был… ну, паразитизмом, что ли. Это было классно, но бесполезно.
— О'кей, тогда иди, работай. Счастливо мурлыча что-то себе под нос, он отправился разбираться с трубками.
Узнав, наконец, что такое с Джексоном, Маннерунг на этот раз не вздохнул.
Огонь и лед
С. Сухинов, перевод
— Мамуля! Мамуля! Расскажите мне снова, что вы делали в войну.
— Ничего особенного. Иди поиграй с сестренками.
— После обеда я только этим и занимаюсь. Но они играют слишком больно. Я лучше ещё раз послушаю о плохой зиме и о чудищах.
— Что было, то было. Плохая выдалась тогда зима.
— Было холодно, мамуля?
— Было так холодно, что латунные обезьяны пели сопрано на каждом углу. И этот холод продолжался три года, и солнце с луной побледнели от стужи, и сестра убивала сестру, а дочери меняли любимых мамулек на зажигалку и пригоршню карандашных стружек.
— А что случилось потом?
— Конечно, пришла другая зима. Еще хуже, чем прежняя.
— И как плоха она оказалась?
— Послушай, доченька: два огромных волка, что охотились по всему небу за солнцем и луной, наконец поймали их и съели. Тогда стало совсем темно, но кровь, которая лилась ливнем, давала немного красноватого света, так что можно было наблюдать за бесконечными землетрясениями и ураганами — когда стихали бураны и можно было хоть что-то разглядеть.
— И как же мы пережили все это, мамуля? Ведь раньше не было таких страшных зим, ты сама говорила.
— Привыкли, наверное,
— А как в небе снова появится солнышко, если его съели?
— О, это будет другое солнышко, жаркое. Может так случиться, что на суше загорятся пожары,
