случившимся, она не испытывала страха, а только подумала: «У нас нет никаких запасов, даже воды».
Вика, оставив клавиши управления, сказал совсем нормальным голосом:
— Ты никогда не простишь меня, Вера. Я знаю. Какой я безумец! Все погибло…
— Ничего еще не погибло. Попробуй повернуть назад.
— Пробовал. Дьявольская техника. Одна надежда — что нас перехватят возле Луны.
— Вот видишь… Не так уж безнадежно…
И тут чудесной музыкой пролился голос Дево:
— Мы вернулись из нашей прогулки в открытый космос. Прошу оставить кабины, снять скафандры. Надеюсь, все себя прекрасно чувствуют?
— Все! Все! Все! — яростно выкрикнул Вика. Они с Верой выпорхнули из дверей «тачки» и поплыли в невесомости спортивного зала.
— Ты не догадываешься? — спросил он Веру.
— О чем?
— Как о чем? Нас надули! Провели, словно желторотых птенцов. Опять этот эффект присутствия с помощью электронной оптики. Мы же не покидали этого ангара! — Он увидел сестру и закричал: — Пегги, что ты думаешь обо всем этом?
— Я в восторге!
— Но у нас испортилось управление! И зачем нам вся эта фальсификация? Я буду жаловаться!
Дево сказал через мощный усилитель:
— Все возникшие в нашей прогулке-аттракционе претензии принимает синий компьютер. Связь со мной имеется в каждой квартире, а также в общественных местах. Приношу извинения пассажирам шестой гондолы, там действительно неисправен спидометр. Что касается фальсификации, как заметил наш талантливый астроном Вика Крубер, то на современном уровне техники этот термин не соответствует действительности. Ваши переживания действительно идентичны переживаниям человека в свободном космосе. Мною использовались биозаписи космонавтов-профессионалов, так что вы сопережили происходившее в действительности. Что касается пейзажей, то наша лаборатория получила за них первый приз на Выставке новейшей кинотехники и голографии. Благодарю за внимание. Рекомендую принять душ и выпить стакан тоника номер три дробь двадцать восемь. Всегда к вашим услугам — Ян Дево! Он же синий компьютер.
ХВАСТУНИШКА ПУФФИ
— Все почему-то считают меня маленьким, хотя разве я маленький? Я очень большой. Больше мурены-убийцы, не той, что я скормил рыбам, а той, что живет в большой норе, вход в которую охраняет тридакна. Я больше барракуды, больше осьминога, которого ты зовешь Крошкой; только кажется, будто одна манта Матильда переросла меня, и потому что она тонкая, ее расплющили в детстве, а если ее свернуть, как морскую капусту, в трубочку, то получится жалкое существо вроде Чарли-Скрипуна, ведь он даже говорить не умеет, а только скрипит жабрами. Я бы давно его съел, не будь он твоим другом и таким жестким.
Я тебе все это рассказываю, чтобы ты знал, кто я, и относился ко мне больше чем хорошо, потому что ты ко всем относишься хорошо и даже противную мурену кормишь кусочками дохлой рыбы, а манте Матильде чешешь брюхо. Почеши и мне животик… Вот так. Какой ты счастливый, Ив: ты можешь почесать себе где угодно своими плавниками, они у тебя такие длинные и на концах отростки, как на мягких кораллах, только те обжигают, а твои не обжигают. Может, и ты был прежде кораллом? Скажешь — нет? Ведь был? Только почему-то не хочешь сознаться. Все, Ив, прежде кем-нибудь были. Вот я долго плавал китом. Самым большим из китов. Я уплывал далеко-далеко, затем снова возвращался на ферму, где много красных бокоплавов. У меня были дети: Фок и Грот. Потом мне расхотелось быть такой неповоротливой тушей, и я снова стал Пуффи. Разве кит может так быстро плавать над рифом, проникать в расщелины, ловить рыб- бабочек и креветок, тянуть за хвост мурену? Конечно, нет. А если бы попробовал, то ободрал бы себе всю кожу. На что у меня крепкая кожа, и то я содрал ее, когда хотел перелететь все рифы и очутиться в твоей Лагуне. Почеши теперь мне возле больного места на голове и на боку. Я уже здоров. Отпусти меня в Лагуну. Здесь так неудобно!.. Нельзя? Понимаю. Ты меня еще не вылечил, потому что, когда я двигаю хвостом, у меня где-то болит. Прогони, пожалуйста, боль. Боль мешает плавать и думать и даже говорить с тобой.
Пуффи замолчал, наблюдая, как я пишу. Он знает, для чего я оставляю знаки на бумаге, и все же считает это одной из странностей, присущей людям. У самого Пуффи абсолютная память. Он может запомнить все, что угодно. Я пробовал прочитывать ему целые страницы непонятного для него текста на многих языках, и он повторял его почти без ошибок.
— Знаешь, почему ты пишешь? — задает он, как всегда, неожиданный вопрос.
— Знаю, конечно. Таким путем закрепляются мои мысли. Ты сам все это прекрасно знаешь.
— Мысли должны закрепляться в памяти. Так говорит бабушка Гера, хотя она почему-то считает, что записи, и особенно книги, сделали вас, людей, первыми в океане.
— Ну, а ты как считаешь?
— Я?
— Да, ты.
— Я считаю, что пишешь ты потому, что твои плавники все время должны двигаться. Вот ты и пишешь. Но мне не нравится, когда твои мысли превращаются в некрасивые завитушки. Я больше люблю, когда ты рисуешь. Вот чем бы я хотел заняться, так это изображать красками все, что вокруг. Я бы нарисовал риф, когда он так красив и над ним носятся разноцветные рыбки, нарисовал бы осьминога и шустрых креветок. Сейчас ты нарисуй, как Пуффи победил барракуду. Иди, Ив, и принеси краски, кисти и полотно.
Пожалуй, лучшего нельзя было придумать, чтобы скоротать время у постели больного. Я расположился под тентом так, чтобы Пуффи мог наблюдать за каждым мазком. Мне захотелось написать этюд облаков. Они громоздились над вершинами гор, многоярусные, разноцветные: внизу темно-сиреневые, затем пепельно-серые и наконец верхние — ослепительно белые, пронизанные снопами солнечных лучей. С правой стороны облака почти черные; время от времени их прорезывает зеленая молния, и через минуту доносится глухой рокот грома.
Пуффи следил за моей рукой, набрасывающей контуры облаков. Он сказал:
— Скорей размазывай краски, а не то все изменится. Смотри, как рассердилась Золотая Медуза! Почему она дерется коралловыми ветками? Кто там, внизу?
— Видишь ли, Пуффи… — Я ищу слова, чтобы наглядно объяснить суть происходящего.
Пуффи изнемогает от нетерпения: и взрослые дельфины испытывают подлинные мучения, ожидая, пока наш неповоротливый ум сконструирует очередную фразу, а для нетерпеливого Пуффи разговор еще тяжелее.
— …Видишь ли, дорогой мой, Солнце рассердилось на Землю.
— За что?
— Ну… за то, что Земля закрывается от него облаками.
— Почему закрывается?
— Земле жарко, как нам с тобой. Мы вот тоже закрылись тентом.
— Так она и нас может ударить коралловой веткой. Нет, сейчас это уже гарпун. Кого Золотая Медуза бьет гарпуном? Рыбу? Осьминога? Кита?
— Кита, Пуффи. Солнце выковало свой гарпун из частичек света…
— Так я угадал, Ив! Золотая Медуза охотится на китов! Какой у нее длинный гарпун, как морской змей! Вот если я стану Золотой Медузой, тогда смогу делать все-все, что захочу! Не правда ли, Ив?
— Ну конечно, Пуффи…
— Нет, я не хочу превращаться в Золотую Медузу. Ты только представь себе, что всегда плаваешь один в пустынном небе, должен все время смотреть, что делается внизу, и тебе нельзя опуститься в Лагуну. Нельзя плавать среди кораллов, нельзя ловить рыб, нельзя играть ни с тобой, ни с Протеем — сыном
