Прежде чем уйти, старший офицер сказал:
— С вашего разрешения я больше не пущу на борт ни барона, ни этого Шульца или Шварца.
— М-да, — многозначительно произнес Воин Андреевич и махнул рукой: — Делайте, как считаете нужным…
Боцманы исполнили «райскую музыку», приглашая к ендове с водкой. Прошел обед, во время которого, да и после, располагаясь на отдых, только и разговору было что о Лешкиной встрече в лесу и убийстве Ранты. Запрещение участвовать в празднике на берегу вызвало глухой ропот матросов, уже предвкушавших удовольствие повеселиться на местной вечеринке, как бывало в деревне. Дальше разговоров дело не пошло. Матросы скоро успокоились и даже подозрительно повеселели. Старший боцман скоро дознался, что в корзинах с фруктами оказались бутыли с пальмовым вином и вся вторая и третья вахты крепко приложились к пим. И ему поднесли кружку для пробы. Павел Петрович любил выпить в свободное время, и то на берегу, на клипере пил только положенную чарку. Вино оказалось довольно приятным на вкус, с кислинкой, все же боцман только пригубил и приказал, чтобы «ни-ни, было тихо, выпившие не показывались на палубе, а ложились спать». Тут же он послал наряд из первой вахты, и все вино было конфисковано и сдано в баталерку. О случившемся боцман доложил старшему офицеру, и тот сам прошел по кубрикам. Матросы или лежали вповалку на жилой палубе, или бродили с осоловелыми глазами, жалуясь на одолевавший их сон.
— Немедленно доктора! — приказал старший офицер.
Через двадцать минут доктор докладывал командиру:
— Скорее всего, к вину подмешано снотворное. На отравление растительным ядом пока не похоже. Пульс у людей ровный и только слегка повышенный.
— Сколько человек в таком состоянии?
— Шестьдесят пять. Еще десять пили вино, но немного и стали довольно успешно бороться со сном, когда узнали, что в напитке «малинка» — то есть отрава, как говорят матросы.
— Так вы считаете, что может обойтись?
— Надеюсь. На всякий случай будем давать рвотное.
— Хорошо, Кондрат Борисович. Действуйте энергичней. Они вывели из строя всю вторую вахту!
За час перед закатом солнца на берегу появилась красочная процессия во главе с оркестром, несколько музыкантов в пестрых саронгах дули в раковины и били в барабаны, остальные тянули заунывную мелодию, пританцовывая на влажном песке. Под экзотическую музыку от «Розового лотоса» отвалила шлюпка. В ней помимо четырех гребцов сидели барон и Голубой Ли. Шлюпка направилась к «Ориону».
— Каков мерзавец! — воскликнул старший офицер, подходя к борту.
— Добрый вечер! — приветствовал барон. — Прикажите спустить трал.
Старший офицер ответил с подчеркнутой холодностью:
— Мы не можем вас принять, господин барон.
— Не ожидал этого от вас, капитан-лейтенант. Я приехал проститься и поблагодарить и вас и всех офицеров за все, что вы для меня сделали.
— Вы уже отблагодарили нас достаточно. Желаю весело провести праздник Шивы.
— Так вы не будете на берегу? — с искренним огорчением воскликнул барон.
Старший офицер вспыхнул от гнева, повернулся спиной, хотя ему так хотелось высказать все, что он думает об этом человеке.
— Мне очень жаль, но вы чем-то расстроены… — Теперь в голосе барона слышалась явная насмешка.
— Я все слышал, — сказал командир, когда старший офицер поднялся на мостик, чтобы доложить о разговоре с бароном, — не расстраивайтесь особенно и поругайте меня, как ругали в Корпусе, я, видно, мамочка моя, неисправим. Все мне кажется лучше, чем оно есть на самом деле. Забываю мудрые слова нашего старшего штурмана. Помните, как он часто говорил, что «мало хороших дел проходит безнаказанно».
— Если бы знать…
— О! В этом весь вопрос! Хотя нам положено предвидеть. Вы в этом отношении — прорицатель. Как матросы?
— Спят. Никакими силами доктор не может ни одного добудиться.
— Зелье списали?
— Да, за бортом.
— Вот и отлично… — Командир со вздохом покрутил головой, положение никак нельзя было назвать отличным, заснули еще пятнадцать, а всего вышло из строя восемьдесят человек. Гардемарину Бобрину Бревешкин принес целый кувшин напитка Шивы, как его назвал доктор, и сейчас Стива спит сладким сном.
— Какой закат! — Командир оторвался от невеселых дум. — Усильте посты, пусть механики приготовят прожектор. Матросов — в ружье! Хотя вы псе это уже исполнили.
— Да, распорядился. Тем, кто не пил этой гадости, спать сегодня не придется.
— Вот именно, какой там сон? Где-то в каюте у меня был пистолет. Феклин!
Вернувшись, на «Розовый лотос», барон фон Гиллер сказал Рюккерту:
— Франц! Они все знают. Вернее, догадываются. Этот проклятый мальчишка заставил их насторожиться. Никого из них не будет на празднике.
— Все идет к дьяволу! — Рюккерт сжал серебряную чашу двумя руками с такой силой, что она сплющилась и ром брызнул вверх, залив лицо капитана. Они сидели в той же каюте «Розового лотоса». Голубой Ли на корточках застыл у двери.
— Не совсем, Франц. Напиток Ли свалил добрую половину русских. Ли видел в иллюминатор матросов, лежащих на палубе и в жилом кубрике. Не пей больше, Франц. Ночью потребуется вся ясность твоей головы.
— Атака?
— Да, нас больше в три раза!
— Такое количество и требуется для наступления. Мы пустим теперь наших союзников вперед! Они сами жаждут находиться в первых рядах, будто пронюхали о наших планах. Вначале они надеялись на меня. Представь, они считают, что в меня вселился дух смерти! Неплохо для начала! И знаешь — они правы. В каждом немецком солдате сидит дух бога войны. Фридрих! Мы сегодня с тобой идем на абордаж!
— Хорошо, Франц, только повторяю: не пей больше!
— Да, да… голова должна быть ясной. Ли! Дай мне той настойки на ваших дьявольских травах или водорослях, — попросил он, переходя на французский язык.
Шкипер вытащил из рундука под столом оплетенную бутылку и налил из нее в пустую чашку темно- коричневой жидкости. Рюккерт выпил, покрутил головой:
— Необыкновенно противное питье, но удивительно просветляет голову. Вот я уже почти трезв, Ли!
Шкипер поднял на Рюккерта свой вечно улыбающийся лик.
— Собери немедленно всех своих союзников — главарей лаутоп — так, кажется, малайцы называют пиратов.
— Совершенно правильно. Они давно ждут на палубе…
До поздней ночи светились вершины деревьев по обе стороны долины, где находилась деревня. Там горели костры. Доносился бой барабанов. Время от времени прожектористы бросали на берег луч ослепительного света. На берегу не было ни души. Безлюдные катамараны, выхваченные из тьмы лучом, застыли на неподвижной воде. И на шхунах не замечалось никакого движения. Часовые у бортов клипера, расчеты у орудий коротали ночь, ведя тихие разговоры. Около часа ночи смолкли барабаны, померк свет над деревьями. Мир обволокла безмятежная тишина, с берега доносился только звон цикад, а с гряды рифов перед входом в бухту плыл убаюкивающий шум прибоя. От недавних опасений не осталось и следа, мысли русских моряков вошли в прежнее русло о далекой родине, о близких, о хозяйстве, урожае, который скоро будут снимать бабы, если не потоптали его солдаты: красные или белые, или невесть какие, сейчас на Россию накинулись все народы — и недавние союзники и враги.
Раздался протяжный зевок. Матрос, стоявший недалеко от мостика, сказал:
