Мы посовещались с Жаком и решили принять перемирие, но установить границы. Порешили, что пираты не должны подходить к нам по суше ближе, чем на четыреста метров, а по воде – на один кабельтов.
Перед уходом Розовый Ганс сказал:
– Незавидное у вас положение, ребята. Тут нет воды. Кокосы все сняли с этих паршивых пальм. Сюда не заглядывают и туземцы. Голландского купца наши сюда на буксире затащили, болтался возле рифов без машины. Штиль. Еще бы немного – и крышка ему. И еще одна новость, тоже не совсем приятная для вас: ближайший атолл в двухстах милях отсюда. Ваш крейсер не дотянет до них и за тысячу лет.- Он подмигнул.- Вот какие дела. Фортуна, видно, поворачивается к вам спиной. Ну, я пошел.- Он стал звать Ван Фу.
Кок замотал головой и заговорил быстро-быстро, жестикулируя свободной рукой, второй он прижимал к себе спавшего Чена. Наконец, плюнул в сторону Розового Ганса и пошел к нам.
– С ума сошел проклятый китаец,- искренне удивился Розовый Ганс, обращаясь ко мне,- остается на верную гибель с вами вместо того чтобы через неделю блаженствовать в порту. Ну, я пошел. Так договорились – никакой стрельбы. Мир подписан. Ха-ха.- Он подмигнул левым, затем правым глазом.
Мы с Жаком крепко пожали честную руку Ван Фу. Кок был растроган не меньше нас своим великодушным поступком.
– Как можно назад туда ходить,- сказал он мне,- тогда сибе в глаза посмотреть нельзя. Тогда все люди скажут: Ван Фу плохой люди. Нет, так делать нехорошо.
Затем Ван Фу рассказал сначала мне, потом Жаку о посещении лагеря пиратов. Ласковый Питер лежит в каюте на шхуне, его ранило осколком снаряда в ногу. Симада тоже выглядит больным человеком, ходит желтый и злой. Ван Фу он расспрашивал, как мы спаслись и, выслушав подробное сообщение, стал кричать на своего старшего помощника и топать ногами. Тот возражал ему, и Симада схватился было за пистолет, но потом вышел из каюты и разговаривал с Ван Фу уже на палубе шхуны. Японцу очень не понравилось, что у нас так много оружия и особенно патронов. Кока он похвалил и сказал, что считает его преданным себе человеком, будет продолжать с ним плавание и в скором времени, когда закончит дела на море, возьмет его с собой в Японию.
Когда Ван Фу передал свое сообщение и на другом языке, Жак обратился ко мне:
– Фома, нам нельзя ждать, пока они уйдут из лагуны. Могут пройти годы, пока сюда заглянет катамаран или шхуна торговца копрой, чтобы отстояться в шторм.
По лагуне точно в кабельтове от берега проходил баркас. Гребцы и рулевой смотрели в нашу сторону.
– Нам необходима эта большая шлюпка,- сказал Жак.
Ночной рейд
В четыре часа ночи Жак разбудил меня, прошептав:
– Пора, раздевайся.- Он уже снял с себя всю одежду и был почти невидим в темноте.
Скоро и я стоял перед ним в таком же «наряде».
– Где пакет? – спросил Жак.
Я снял с шеи шнурок и подал ему прорезиненный пакет с порошком от акул. Он разорвал его и стал им натирать мою спину, потом остатки отдал мне и велел хорошенько натереть руки, грудь и ноги. Затем протянул пояс, на нем я нащупал нож в ножнах и кобуру с пистолетом.
– Надень вот это и берет.
Я туго затянул жесткий ремень и напялил темный берет, чтобы закрыть свои выгоревшие на солнце волосы.
Ван Фу молча наблюдал за этой почти невидимой сценой. А когда мы направились к воде, шепнул мне:
– Если чего там, тебе кричи, я скоро приходи с этой – тра-та-та! Ладно, Фо-му?..
План захвата баркаса мы обсуждали весь остаток дня. Вначале хотели предъявить им ультиматум: баркас, или мы нарушим перемирие и атакуем их всеми огневыми средствами. Но тогда они могли просто отойти от берега и там закончить ремонт. Признали несостоятельным и план внезапной атаки. Кого-нибудь из нас могли убить или ранить в бою. Да и внезапной атаки все равно бы не получилось. Их посты зорко наблюдают за нами. К баркасу остался путь только водой, через лагуну, где рыскали тигровые акулы- людоеды, пришедшие сюда вслед за баркасом. Несколько штук из них весь день шныряли возле нашего плота. В лагуне мало было для них поживы, их, наверное, приманила сюда «живая крупная дичь», сидевшая в баркасе, а сейчас разгуливавшая по берегу. Больше всех из нас о жизни акул и их повадках знал Жак, и он сказал, что еще ни разу не слыхал, чтобы акулы нападали ночью на людей. Они и днем- то не особенно хорошо видят, а находят добычу главным образом по запаху. Следовательно, ни мне, ни ему особенно бояться не приходится: у нас у обоих очень темная кожа – у него от природы, а у меня от загара. Если же мы применим противоакулий порошок, «то хищницы бросятся вон из лагуны».
За неимением ничего лучшего, мы приняли «водный» план, и уже беззвучно спускаемся с плота в воду. Она очень теплая, теплей парного молока, от нее исходят терпкие запахи рыб, медуз, водорослей, крошечных живых существ, что насыщают всю воду в лагуне и светятся сейчас призрачным голубоватым светом.
На противоположной стороне лагуны горит костер. Слабый ветер приносит оттуда запахи дыма и жареной рыбы.
Наш путь пролегает через центр лагуны, мы должны бесшумно переплыть ее от берега до берега.
Все благоприятствует успеху задуманного нами дела: и небо, затянутое облаками, и шум прибоя – он заглушит неосторожный плеск рукой, и то, что у нас оказалось средство от акул – мы не знаем еще, как к нему отнесутся сами акулы, но верим в него, хотим верить.
Первым плывет Жак. Я совсем не вижу его, а ветер, дующий в лицо, мешает расслышать его дыхание. Я опускаю голову под воду и вместо расплывчатого светящегося пятна, каким обыкновенно демаскируется пловец ночью, передо мной угольно черная жидкость.
Противоакулье средство – тончайшая краска; растворяясь в воде, она создает непроницаемое облако, нечто вроде красящего вещества, выбрасываемого осьминогами, кальмарами, каракатицами. Наверное, на этом и основано действие нашей краски: темное облако пугает акул…
Незаметно я беру немного правей, перегоняю Жака и слышу предупредительное, еле слышное похлопывание ладонью по воде: «не спеши»-сигналит Жак.
Он догоняет меня. Мы плывем рядом, слышим дыхание друг друга. Это ободряет нас.
Впереди уже нет непроницаемой черноты, краска остается позади или она уже растворилась, и мы выплыли из темного облака. Но уверенность, что мы надежно защищены, остается. Я вижу след от ладоней, разгребающих воду. Внизу тускло рдеют медузы, кто-то стремительно, как метеорит, проносится на глубине нескольких метров, оставляя гаснущий след. Я вспоминаю, что отец рассказывал мне о рыбах, которые всю жизнь движутся, не останавливаясь ни на секунду, день и ночь. Они должны с определенной скоростью прогонять воду через жабры, иначе – смерть. Значит, это не акула, а скорее всего та рыба, кажется, тунец…
По бедру прокатывается упругий шар, и тело в этом месте горит, как от ожога крапивой. Пустяк – медуза. Скоро пройдет, и я уже забываю об этом. Мы одолели уже больше половины пути. Костер совсем близко.
Слышится тягучая песня. У певца хриплый, но приятный, убаюкивающий голос, мелодия простая,
как вой ветра, бесконечно повторяется, как и слова. Чувствуется простой, бесхитростный характер певца. Что привело его сюда? Наверное, не добрая воля. А может, поет торадж или буг. Трудно разобраться в человеке…
Уже виден темный расплывчатый силуэт шхуны, где-то здесь, ближе к берегу, и баркас. Но вначале следует отдохнуть. Мы возле борта шхуны. Вот и корма, руль, он зарос тонкими, как мох, водорослями; мы хватаемся за него руками и стараемся дышать глубоко, полным ртом, беззвучно. Как колотится сердце! От усталости или от страха? Конечно, от усталости. Бояться нечего. Все тихо, баркас на том же месте, привязан
