снова нагрузила их рыбой, кожами оленей и моржей, корабль отправился в обратный путь.
...Через два месяца на рассвете корабль входил в бухту Золотой Рог.
Владивосток еще спал, но из порта доносился знакомый грохот лебедок и гудки паровоза.
Стружок не находил себе места. Он бегал по палубе, то и дело попадал под ноги матросам. Быстрое понял состояние Стружка.
— Вспомнил родные места, соскучился! — сказал Быстров, снимая со шлюпки брезентовый чехол, и пригласил Стружка: — Ну, прыгай, сейчас на берег пойдем.
Стружок мигом перемахнул через борт шлюпки и улегся под скамейкой.
Тяжело приходилось Пал Палычу без верного помощника. Теперь он всю ночь не смыкал глаз. Да и днем спал плохо: все ходил по причалам, искал Стружка.
Стружок появился на дворике станции как раз в ту минуту, когда Пал Палыч пересыпал с ладони на ладонь чечевицу.
Увидев своего лохматого друга, старик вскочил. Чечевичные зерна посыпались на землю. Стружок бросился старику на грудь, потом стал с лаем прыгать вокруг хозяина, словно хотел ему рассказать о своем путешествии. А когда первый прилив радости прошел, Стружок обнюхал все уголки дворика и улегся у печки, прислушиваясь, как булькает чечевичная каша.
Каша сварилась. Старик наложил первую чашку путешественнику и поставил ее на землю со словами:
— Отвык, наверно, от чечевички на чужих харчах. Вишь, какой гладкий!
Стружок облизнулся. А когда каша остыла, съел все до капельки и чашку вылизал так, что она блестела как новенькая.
ТИШКА
Сражение между «одуванчиками» и «ромашками» было назначено на следующую пятницу. Оставалось шесть дней до этого важного события. И «ромашки» не дремали. С самого раннего утра до позднего вечера в пионерском лагере шла лихорадочная подготовка. Мальчики и девочки с полевыми ромашками в волосах, за ухом или в петле рубашки с необыкновенным усердием проводили утреннюю зарядку; все отряды ежедневно отправлялись в тренировочные походы.
Особенно доставалось Военному совету. Командующий армией «ромашек» Ника Тараканов совершенно замучил Военный совет совещаниями, выходами на местность, где должны были протекать военные действия.
Только что закончилось очередное бурное совещание Военного совета, на котором Федот Чивилихин был смещен с поста начальника штаба и назначен командиром отделения разведки. Ника Тараканов остался доволен. Он говорил, не скрывая своей радости:
— Ведь нельзя же, в самом деле, заявлять командующему, что он ничего не понимает в военном деле, и называть его «шляпой»!
Федот стойко пережил это жестокое наказание, а через пять минут, таинственно улыбаясь, подошел к Соне Пугачевой и поманил ее за собой.
— Никуда я не пойду с тобой. — Соня презрительно плюнула. — Дезертир!
— Я? — Федот пожал плечами, с любопытством посмотрел на Соню.
— Да, ты! — повторила Соня. — Думаешь, я не знаю, для чего ты поругался с Таракановым?
— А вот и не знаешь!
— В разведку хотелось, да?
— Правильно! А то в штабе я еще опять с Никой подерусь.
— Но это же безумство! Тараканов всех погубит!
— Мы не дадим ему проиграть сражение!
— Как это?
— А так! Кто всех главнее?
Теперь сбитая с толку, Соня пожала плечами.
— Разведка, вот кто! Мы раскусим все планы этих «одуванчиков», и тогда даже этот Тараканище доползет до лесной сторожки — и победа будет за нами.
— Нет, это безумство, — уже мягче сказала Соня, с восхищением глядя на Федотово поцарапанное ухо.
— Пошли! — Федот решительно шагнул к лагерным воротам.
У нового командира разведчиков было такое таинственное лицо, что Соня, не проронив ни звука, пошла за ним.
Федот привел ее на залитую солнцем поляну возле лагеря, где паслись высокий костлявый конь Громобой и серый упитанный ослик Тишка. Ослик щипал траву, закрытый тенью Громобоя. Стоило коню отойти в сторону, как хитрый ослик бежал к нему и снова укрывался в его тени.
— Заметила? — спросил Федот.
— И правда! Вот это придумал Тишка! По-моему, он задачи умеет решать!
— А ты что думала!
— Нет, ты скажи, что ты задумал с ним сделать?
— Он тоже будет разведчиком.
— Тишка, это безумство!
Из-за дерева вышел Ника Тараканов.
— «Безумству храбрых поем мы песню!», — сказал он.
— Подслушивал? — спросила Соня.
— Нет! Оказался случайно. Просто пошел подумать в одиночестве. Мне ведь надо так много решить... Как раз я думал и насчет Тишки.
— Врешь, — отрезала Соня.
Ника сделал вид, что не слышал замечания Сони, и продолжал как ни в чем не бывало:
— Как командующий я даже думал взять Тишку в штаб для срочных разъездов. Но хотел бы я видеть, кто может сесть на него?
— А ты? Ты же сам говорил, что укрощал диких коней.
— Да, было дело... — Ника вздохнул, давая этим понять, что теперь для него настали другие времена и должность командующего армией не позволяет ему заниматься укрощением необъезженных ослов.
Федот презрительно фыркнул.
— Думаешь, не сяду? — сказал Ника, задетый за живое, и стал подкрадываться к ослу.
Тишка скосил глаза и, не поднимая головы, перешел на другую сторону Громобоя, затем как ни в чем не бывало продолжал щипать траву. А когда Ника попытался его погладить, Тишка сделал такого «козла», так грозно взбрыкнул задними ногами, что укротитель, споткнувшись, полетел на землю. Вскочив, он сказал хохочущим Соне и Федоту:
— Видели? Он даже меня не подпускает! Но я еще им займусь, — отряхнув колени, он ушел с гордо поднятой головой.
Федот тоже в раздумье побрел с поляны. Соня пошла следом.
— Нет, это безумство! — сказала она, чувствуя, что Федот не отступится от своей затеи.
Федот улыбнулся: если бы дело было легким, разве он взялся бы за него?
Тишка славился гордым, независимым характером. Он прекрасно знал свои обязанности и соглашался только подвозить на кухню дрова и доставлять из соседнего села овощи. Дрова он возил только утром, а за овощами отправлялся во второй половине дня. Ровно в двенадцать часов он мчался в конюшню получать
