средства.
— Но если этот дом уже кому-то принадлежит, как же он может быть нашим?
— Об этом не беспокойся. Он станет твоим даже больше, чем чьим-либо еще.
Он прошел в холл; девушка неотступно следовала за ним.
— А как все же хорошо, когда знаешь, что здесь и сейчас живут люди, — пробормотала она, ошеломленная богатством, признаки которого попадались ей буквально на каждом шагу. — Совсем не так, как в тех местах, где приходится вспоминать, кого и как там убили.
— Слушай, малышка, а ты не могла бы затопить камин?
Лорна изумленно посмотрела на него.
— В такую жару?!
— Все равно, затопи его.
Это было нетрудным делом. Хозяева дома оставили и щепу для растопки, и даже немного угля в ведерке. Она опустилась перед камином, предварительно подложив под колени золотистую подушечку, чтобы не испачкать чулки и платье. Потом подумала, что, возможно, следовало бы подложить под низ газету, чтобы легче занялось пламя. С угольным камином сначала всегда приходилось повозиться, но если уж он разгорался, то потом сидеть перед ним было намного приятнее, чем перед электрическим или газовым имитатором. Она повернула голову, намереваясь спросить мнение Филипа на этот счет, и увидела, что он стоит прямо над ней, сжимая в руке меч.
На какое-то мгновение ей показалось, что он только что снял его со стены, желая рассмотреть поближе, поскольку, как и всякий мужчина, наверняка интересовался подобными вещами. Ее отец тоже повесил на стену в холле старый немецкий штык, и это была, пожалуй, единственная вещь в доме, с которой им с мамой не приходилось по очереди стирать пыль.
Но Филип даже не смотрел на меч — он смотрел на нее.
— Какие проблемы? — прошептал он.
— Да вот не знаю, разгорится ли, — пробормотала она.
— Разгорится, малышка, — мягко произнес он, — и еще долго-долго будет согревать тебя.
— Бедняжка, бедняжка, — произнесла она, словно речь шла о каком-то совершенно другом человеке.
РОБЕРТ БЛОХ
«Топором малышка Сью…»
Люди говорят, что все ужасные вещи происходят исключительно в полночь и порождают их шепоты ночных сновидений. Возможно, с кем-то так оно и было, хотя ко мне в дом ужас пришел в разгар дня, и о его появлении меня известил самый что ни на есть обычный и прозаичный телефонный звонок.
Все утро я просидел у себя в офисе, глядя на петлявшую между холмами пыльную дорогу. Прямо перед моим утомленным взором она то сворачивалась в кольца, то извивалась в обманчивых лучах подрагивающего солнечного света. Впрочем, в тот раз меня предавали не только органы зрения: казалось, что все мое сознание заполнили зной и безмолвие. Я испытывал смутное беспокойство, раздражение и терзался непонятными, совершенно беспочвенными страхами.
Пронзительный телефонный звонок словно выкристаллизовал мои опасения, выстроив их в прямую, острую как лезвие линию.
Влажной от пота ладонью я снял трубку, она казалось, была налита свинцовой тяжестью. Откуда-то из глубины донесшийся голос обдал меня холодом — леденящим холодом страха. Слова словно застывали на лету.
— Джим — приезжай… помоги мне!
Вот и все. В трубке щелкнуло прежде, чем я успел что-либо ответить. Аппарат соскользнул со стола, когда я вскочил и бросился к двери.
Разумеется, это был голос Аниты.
Тот самый голос, который заставил меня броситься к машине, а затем мчаться по пустынной, раскаленной от знойного солнца дороге в направлении приютившегося в глубине между холмами старого дома.
Что-то там случилось. Впрочем, не могло не случиться — раньше или позже. Я это чувствовал, и сейчас проклинал себя За то, что в свое время не настоял на единственно правильном решении. Еще несколько недель назад нам с Анитой надо было сбежать.
Мне следовало тогда набраться смелости и вырвать ее из той атмосферы фолкнеровской мелодрамы; ведь я же знал, что мне хватило бы для этого сил. Если бы я смог тогда поверить во все происходящее…
Мне же временами все это казалось невероятным. Хуже того — нереальным.
В этой усыпанной холмами местности никогда не было домов, населенных привидениями. И все же Анита жила именно в таком доме.
Не существует на свете изможденных, фанатичных стариков, днями и ночами склонявшихся в раздумьях над всевозможными черными книгами; не бывает и «колдовских докторов», при появлении которых все их соседи в страхе разбегаются в разные стороны. И все же дядя Аниты, Гидеон Годфри, был именно таким человеком.
В наше время девушек в юном возрасте невозможно заставить сидеть в четырех стенах; им нельзя запретить выходить из дома, любить и выходить замуж за того, кого они сами себе выберут. И все же ее дядя запретил наш брак, а саму Аниту посадил под замок.
Я уже сказал, это была чистейшей воды мелодрама.
Раздумывая над сложившейся ситуацией, я не мог избавиться от ощущения, что разыгрывается какая-то нелепая, невероятная пьеса, хотя, как только я оказывался с Анитой, смеяться мне уже не хотелось.
Слушая рассказы Аниты про своего дядю, я невольно начинал верить ей. Разумеется, не в том, что этот человек обладал какой-то сверхъестественной силой; просто я понимал, что он настойчиво и к тому же весьма хитроумно доводит девушку до помешательства.
Подобные вещи вполне укладываются в человеческом сознании, вызывая отвращение, но оставаясь реальностью.
Существовал фонд опеки, и Гидеон Годфри являлся официальным опекуном Аниты, содержа ее в своем громадном, обветшалом доме и обращаясь с ней как Господь на душу положит. Ему вполне могло взбрести в голову терзать ее воображение посредством своих диких историй и загадочных повествований.
Анита все мне рассказывала: о запертых наверху комнатах, в которых старик сутками просиживал над припрятанными там старинными, заплесневелыми книгами, что-то бормоча себе под нос; о его вражде с жившими по-соседству фермерами; о той порче, которую, по его же словам, насылал на их скот и урожай.
Знал я и содержание ее сновидений. По ночам к ней в спальню проникало что-то черное; черное и незамысловатое, что-то вроде небольшого клубочка тумана, но со щупальцами, который, однако, можно было ощутить как нечто вполне реальное и осязаемое. У него было если и не лицо как таковое, то отдельные черты лица, и голос, исторгаемый из несуществующей глотки. Говорил он всегда шепотом.
