изнутри, — но отсутствие целлулоидных окошек решило дело. Меньше всего нам хотелось бы быть разбуженными среди ночи тем, что кто-то заглядывает в окно рядом с головой.
А полог камералки мы решили укрепить бревнами.
Лиса пришла той же ночью. Мы не спали. Мы слышали, как она скребнула лапой полог, застегнутый на громадные пуговицы и прижатый снизу поленом толщиной в человека. Мы даже слышали, как она сопела, вынюхивая из воздуха информацию о неспящих нас. Потом она ушла — во всяком случае, все стихло, — а утром мы не нашли в продуктовом хранилище колбасы. Единственную отраду уволокла лиса, не сумевшая добраться до наших сонных артерий.
В этот день мы побили бы рекорды Стаханова, но Стаханов — с его-то отбойным молотком — никогда не бывал на археологических раскопках. К вечеру пошел дождь. Ужинали в палатке хлебом и холодной тушенкой. Хотелось чаю, но выходить наружу и палить костер ради такой пустячной прихоти желающих не было. Желающих не нашлось даже в туалет. Лиса пришла под утро, когда мы, измученные усталостью и ожиданием, уже не могли бороться со сном. В почти равнодушном полусне-полубдении мы слушали, как шум дождя смешивается с другими звуками. Лиса копала лапой возле входа в палатку. Никто не засмеялся, когда Дед сонно пошутил в темноту:
— Волк, а волк? Скажи ей.
Тем более что третьекурсник истфака Сергей Вульф уже спал.
Встали поздно, не выспавшиеся, с тяжелыми головами. Солнце успело нагреть палатку, и внутри было попросту нечем дышать. Откинутый полог открыл панораму на кучку земли, неопрятно набросанную прямо возле входа. Лиса рыла ночью подкоп в палатку, не имея представления о том, что брезентовые стены плавно переходят в брезентовый пол.
Работали кое-как. Чье-то предложение о прекращении трудов было встречено единогласным молчанием. Мы почти перестали разговаривать и соглашались друг с другом молча.
Ранний ужин на воздухе привнес в нашу жизнь небольшое удовлетворение. О том, что впереди ночь, думать не хотелось. Тем более говорить. Всем было понятно, что лиса, открыв для себя невозможность попасть к нам через подкоп, будет изобретать другие варианты. Какие именно, мы не знали, но каждый из нас чувствовал: если кому-то из шестерых придет в голову эффективный способ проникновения в задраенную палатку, то способ этот станет тут же известен и лисе. Мы пили чай и гнали прочь мысли о простых инженерных решениях. Когда после коллективного похода до ветру было решено идти и укладываться спать, лиса встретила нас прямо в палатке.
Она бросилась в откинутый полог. Прошмыгнула мимо нас, задев хвостом Светку Зайцеву и меня. Мы молча, без визга, шарахнулись в стороны и обернулись — лиса удирала в степь, двигаясь не по прямой, а короткими галсами, как будто опасаясь выстрела.
— Не придет сегодня больше, — сказал Дед. И добавил, как будто желая заретушировать свое участие в иррациональном действе: — Гроза будет.
Но она приходила. Утром следующего дня мы нашли ее неподалеку от костровой площадки.
Мы не слышали ее ночью, но именно эта ночь оказалась самой кошмарной. Сна не было, и мы пялились в густую тьму палатки до красных точек в глазах. Казалось, тишина за толстым брезентовым бортом тоже сгущается, становясь вполне материальной и одушевленной. И ровно в тот момент, когда тьма внутри палатки и тишина за ее пределами сделались уже абсолютно невыносимыми и каждый из нас — это выяснилось потом — был готов вскочить и побежать — прочь, прочь, куда угодно, лишь бы не ждать, когда с момента на момент что-то случится — оно и случилось. Небо разлетелось вдребезги.
Гром в степи страшен, а молния — от горизонта до горизонта — очень убедительно доказывает, что Земля плоская, как обеденный стол. Молнии мелькали то глуше, то ярче. Временами делалось так светло, как будто кто-то из нас прямо в палатке орудовал сварочным аппаратом. Полое внутри небо рычало и перекатывало камни размером с Алатау, земля сотрясалась, брезент хлопал под порывами ветра — как вдруг все стихло, и со стороны полога в палатку безмолвно и важно вкатилась по воздуху полная луна.
Она была ослепительно прекрасна. Вблизи на ней не оказалось никаких изъянов, никаких темных пятен. Безупречное золотистое сияние ровным светом освещало Деда и Наталью Владимировну. Затем луна переместилась в глубь палатки, ненадолго зависла над Мишкой и осветила его обалделую физиономию. Лежавший напротив Вульф прошептал слово «пиздец», и прекрасное светило сделало молниеносный выпад в его сторону, как будто желая переспросить: «Что-что ты сказал?» Вульф не желал беседы, он уже обо всем пожалел, но шаровая молния покинула его частное пространство, не причинив вреда владельцу. В нашем с Зайцевой углу она провисела довольно долго — секунд пять, но и мы отделались лишь восторгом. Совершив свой странный рейд и никого не убив, шар покинул палатку проверенным способом, через задраенный полог. В воздухе сильно пахло озоном.
Взрыв раздался минуты через две. По звуку, где-то в стороне кухни и лабаза.
Дождя так и не случилось.
Лису нашел утром Серега Вульф. Вернее — то, что от нее осталось, а осталось от нее, прямо скажем, немного. Мы недоуменно, без брезгливости смотрели на мелкие фрагменты пазла, раскиданные по костровой площадке. Запчастей явно недоставало, так что сложить лису обратно не смог бы даже сам дьявол.
Первым начал смеяться Дед. С минуту он ржал в одиночестве, прежде чем сумел выговорить хотя бы слово.
— Разорвало. — Дед катался по жухлой траве. Он умирал от хохота, пока мы — еще ничего не понимая, но уже начав догадываться — смотрели на него почти со священным уважением. — Лису!.. Изну… триии!
— От дедушки ушел, — пробормотал Вульф как бы себе под нос.
— И от бабушки ушел, — сказал Мишка, — извините, Наталья Владимировна.
— От медведя ушел, — уже ржал Вульф, тыча пальцем в Мишку.
— И от волка ушел, — проблеял Мишка, тыча пальцем в Вульфа.
— От зайца… — Светка подвывала, сидя на земле и раскачиваясь.
— От лисы, гадство такое, не ушел! Ха-ха-ха!
— Аааа-ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!
Потом мы собрали на лопату ошметки лисы и закопали их в степи, жалея впоследствии лишь о том, что никак не обозначили место захоронения. Впрочем, на этот раскоп мы больше уже не ездили: по итогам сезона и накопленным материалам научный совет принял решение о приостановке работ в том районе на четыре года. Так что на могилу к лисе-жестырнаку ни один из нас уже все равно бы не попал.
Ну и ко мне вопросов тоже не было.
ИМЕНА АНГЕЛОВ
В то утро я был метлой, она — лопаткой для мусора. С видом безразличным и независимым я собирал пыль и сухие листья, принесенные с улицы. Всякий раз, проскальзывая мимо, шурша прутьями, я слышал, как она хихикает, и чувствовал на себе тонкий лучик ее внимания. Она тихонько ждала — у стенки, напротив кухонного зеркала, — будто крестьянская девушка, примеряющая фату. То приближаясь к ней, то отдаляясь, выметая из углов, из-под сундуков и шкафов, я вычерчивал ритуальный круг, в центре которого пребывала моя суженая. Наконец сгреб мусор в кучу посреди комнаты и застыл в ожидании.
По истечению долгого — вязкого, как патока, — мгновения мы двинулись друг другу навстречу.
Пыль, осколки стекла, песчинки с далекого пляжа, влажная прикроватная пыль и сухая пыль — из комода. Крысиный помет. Шарики пенопласта. Крошечный прутик — приношение ивы, что растет во дворе. Липкая макаронина — увы, не слишком хорошо проваренная. Ворсинки. Былинки. Хлебные крошки.
И в качестве свадебного сюрприза — черенок вишенки, невесть как очутившийся здесь, на полу, и ставший нашим утренним талисманом. Мы подбрасывали его и ловили, пинали, таскали по полу, играли им в пинг-понг и футбол, делая вид, что метелка никак не может взять его на совок, и только когда вконец умаялись, черенок отправился прямиком по назначению — в мусорное ведро.
