седенькой жидкой бородкой, старичок был майданником[18] со стажем, чаще всего «работал на доверие»: никто из лоховатых[19] пассажиров не мог заподозрить в простодушном азиате опытного «крадуна».
Лопата нарды любил, но на деньги «шпилить»[20] опасался. Жаден был. А тут вдруг что-то нашло. Хороший месяц выдался, вкалывал сварщик на выполнении одного срочного заказа, отвалило ему начальство приличную сумму. И решил пацан покуражить, сел с бабаем[21] «сгонять фишку»[22]. Сел днем, а к вечеру уже оказался у Шайтана в долгах, как в шелках.
– Горачий ты малшик, – сочувственно улыбнулся Лопате старичок. – Шеш-беш[23] – это тебе не шахмат. Зидесь думат надо. Зидесь башка хитрый нужен, а не просто зарики[24] шивырять. А ты посмотри, сколко денги засадил – вай-ме…
– Слышишь, отец, я тебе все отдам, в натуре, – смущенно стал оправдываться Андрюха, чтобы азиат и окружающие не решили, что он «двинул фуфло» (то есть, проиграв, не может расплатиться). – У меня и на счете бабки есть, и ларек, сам знаешь, каждый месяц…
– Щито ты, Андрюша, зачем этот базар пустой? – ласково успокоил Лопату Шайтан. – Я тибе щито, первый день знаю? Ты мужик с понятием, я – тоже не махновец, да? Пусть пока долг молчит. Зачем твой ларек-хорек, никто тибе за жабры не берет. Спокойно паши, будешь просто на мене месячный норма выработки записывать, пажилому чилавеку на чай копейка будет падать…
Это значило, что теперь Лопата должен давать в месяц две нормы: одну – за себя, другую – за Шайтана. А тому как «передовику производства» начислялась зарплата за «трудовые достижения». Короче, попал Лопата в рабство. А кто тебя, братан, заставлял на катран[25] лезть, если у тебя башка под хрен заточена?
С этого дня началась у Лопаты суровая жизнь. Вкалывал, как черт на мельнице. А долгу конца-края нету… Тут еще маманя слезные письма пишет: самой-то мне, сынок, ничего не надо, картошки посадила, соседи молочка всегда дадут, – да вот сестренка твоя, Любаня, шибко приболела по женскому делу, если можешь, пришли какую копейку, больше ждать неоткуда… Раз не ответил Андрей, другой. А старушка письмецо начальству зоны затележила: что, мол, с сыночком моим? Может, беда какая приключилась? Отрядный провел с Лопатой воспитательную беседу: ты мать-то не забывай да сестру больную! На счете у тебя деньги есть, перечисли малость, да гляди – я проверю. Ты ведь, кажется, просился в колонию- поселение…
– Совсем оборзели дуры! – вскипел Лопата, которому пришлось-таки «отстегнуть» денег сестре и матери. – Волнуются они за меня! Мне ихние волнения дорого обходятся! Глядишь, понравится меня казачить[26]! И так уже один чурка[27] на шее сидит…
Решил арестант отбояриться от назойливой родни. Собрал мощную интеллектуальную группировку – Леня Шуршавый, штукатур Арменчик и фотограф зоны Миша Ашкенази, который с гордостью именовал себя венгерским евреем, хотя сам был родом из Ярославля и Венгрию видел только на картинках. Эти «три брата и Лопата» разработали и осуществили оригинальный план, которому суждено было потрясти своей гениальностью всю зону и окрестности…
Магистральная мысль родилась в иудейских закоулках Мишиного мозга, куда он и сам с трудом мог добраться по темным лабиринтам извилин, опрокидывая штативы, расплескивая ванночки с растворителями и путаясь в пулеметных лентах пыльной фотопленки.
– Тебя надо срочно похоронить, – заявил мудрый Миша, выслушав трагическую историю приятеля.
– Ты крышей двинулся?! – подскочил на месте Лопата.
– И шо ты верещишь, как раввин на блудницу? – поморщился фотограф. – Я же ж в фигуральном смысле. Надо ж понимать иронию судьбы. Ты уйдешь из этой жизни с гордо поднятой головой, и друзья у гробового входа уронят скупую слезу на твое остынувшее тело. Но это будет всего лишь красивый понт[28]. Душераздирающий спектакль «Анна Каренина, или Каштанка под паровозом». И в этой драме тебе предстоит исполнить главную роль.
– Какую еще роль?
– Паровоза! Он еще спрашивает, какую роль. Жмурика[29], конечно. Извини, но роль без текста. Главное – вовремя захлопни зенки и укрой свои бледные ноги. А дальше, как в песне, где старушка напрасно ждет сына домой, потому что ей скажут – она зарыдает о безвременной утрате единственного балбеса…
– Я не единственный, – недовольно буркнул Лопата. – У меня сестра есть.
– Так ты шо, предлагаешь и ее похоронить? Я вижу, ты вошел во вкус. Но на первый раз обойдемся без массовки. Не добивай маманю. Дрожащей рукой она вскроет казенный конверт и узнает, что ее сын, Кубышко Андрей Матвеевич, шаркнул кони в далекой донской степи…
– Ага, так тебе цензор и пропустит эту «липу», – возразил Леня Шуршавый. – В лучшем случае – шизняк, а то и месяц БУРа.
– Леня, вот только не надо нас учить, с какого боку кушать мацу, – поморщился Ашкенази. – Через восемь дней отваливает на волю хороший пацан Сергуня Корольков. Выйдет за вахту – и тусанет «малявочку» в первый же почтовый ящик. Я думаю, за это время мы все успеем обстряпать.
– А если маманя не поверит? – засомневался Лопата. – Мало ли что напишут; вдруг перепутали…
– Вот что нас, русских, погубит, так это недоверие к власти, – грустно заметил Миша. – Но раз уж я как большой художник взялся за это дело, декорации доверьте мне.
И через восемь дней хороший пацан Сергуня Корольков уже опускал заветный конверт в почтовый ящик на свободе…
Второе действие спектакля развернулось в той же колонии спустя полтора месяца. Заместитель начальника зоны по воспитательной работе майор Ширко субботним утром сидел в своем кабинете и грустно размышлял о превратностях судьбы, которая заставляет его, только что вышедшего из отпуска, в выходной торчать на дежурстве среди всякого уголовного сброда. Майор, вздохнув, отхлебнул из стакана черного, как деготь, чая, который ласково именуется в зоне «смерть ментам», и в этот момент ему позвонили прямо с КПП – контрольно-пропускного пункта.
– Товарищ майор, тут к вам две женщины просятся на прием…
