За двадцать три года, отданные разным зонам в разных концах необъятной России, Игорь Тихонович Ширко ни разу пока не сталкивался со случаем, чтобы похороны зэка удостаивались чести быть запечатленными на фотопленку. Разве что в Перми, на лесоповале, когда через четыре месяца после побега особо опасного рецидивиста Жоры Крокодила в лесу нашли окоченевший труп, криминалисты щелкнули несколько раз место происшествия вместе с дубарем[38]. Но родителям эти веселые снимочки отослать не додумались.
Сестра Андрюхи Лопаты, порывшись, протянула замполиту фотографию и аккуратно сложенный вчетверо листок. Они произвели на майора неизгладимое впечатление.
– Ни хуя себе… – тихо сказал майор.
За его спиной незаметно возник старшина Мусин. Взглянув на фотку, он весело хрюкнул:
– Ёханый бабай[39]! Картина Репина…
В очередной раз глубоко вздохнув, Ширко отхлебнул дегтя, откинулся в кресло и произнес могильным голосом:
– Ну – будем воскрешать?
Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Встреча обалдевшего Лопаты с маманей и сестрицей, вопли и горькие причитания, громовые речи майора Ширко, разоблачение интеллектуальной троицы, общее собрание зэков, где каждое слово со сцены (на которой понуро торчали «виновники торжества») тонуло в хохоте арестантской публики…
Но что же всё-таки произошло? И что это за таинственная фотография, ошеломившая бедного майора? Чтобы ответить на эти вопросы, перенесемся назад, в тот день, когда «заговорщики» принялись за осуществление своего плана.
Со справкой о смерти все получилось удачно. Бланк нарисовал один талантливый «чернушник»[40]: что ему какая-то «справила», когда он «баксы» на тетрадном листке цветными карандашами так изображает – хоть в обменный пункт беги! Он же и печать поставил, и подпись начальника колонии. Мужик так разошелся, что хотел сварганить заодно справку из морга и свидетельство о кремации – за те же деньги… Но приятели решили, что это будет чересчур.
Текст сочинил Миша, долго припоминая документальные штрихи своей богатой криминальной биографии – «сим удостоверяем», «сообщаем вам», «спешим уведомить» и «доводим до вашего сведения». Получилось убедительно, особенно фраза о том, что «согласно Правилам внутреннего распорядка, тело не может быть выдано родственникам и будет захоронено безымянно».
– Добавь, что после Лопаты не осталось личных вещей, – посоветовал штукатур Арменчик. – А то за личными вещами они могут за сто верст припереться.
Про личные вещи Миша тут же добавил. Но самое главное фотограф приготовил напоследок.
– Маманю надо пожалеть, – сказал сердобольный Миша. – Мать для жулика – это святое. Оставим старушке память о беспутном шалопае. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать…
Ашкенази решил послать за Уральский хребет фотографию с похорон Андрюхи. Для наглядности. Причем на фотке должны быть запечатлены не только какие-то голимые арестанты, но и высокое начальство.
– Ты что, «хозяина» позовешь или «кума»? – съязвил Леня Шуршавый. – А гроб на «столярке» закажешь?
– Леня, не дрочите на природу, – ласково посоветовал Миша. – Гробик симпатичный я присмотрел, когда позавчера щелкал на промзоне ударное возведение третьего цеха. Там есть шикарное корыто, в котором замешивают раствор. Ну, красный пролетарский кумач мы займем на время у «козлов»[41] (у меня есть коны[42]). А вот с офицерским составом сложнее. Нужна форма, а ее, конечно, у ментов не займешь…
– Почему не займешь? – хлопнул себя по лбу Арменчик. – У нас инженер, капитан, все время в своем кабинете на «промке» форму держит. Приходит в зону – переодевается, уходит – опять переодевается. «Хозяин» его за это уже несколько раз гонял, но тому все по фигу.
– Ты у нас домушник[43], тебе и фомка [44] в руки, – удовлетворенно подытожил Миша.
И вскоре вся компания собралась в помещении строящегося цеха: зашуганный, дрожащий Арменчик с фуражкой и рубашкой раззявы-капитана, Миша с кумачом и фотоаппаратом, Лопата с видом умирающего лебедя и Леня Шуршавый – просто в качестве статиста. Корыто с засохшим раствором взгромоздили на козлы, сверху это сооружение покрыли красной скатертью – и в импровизированный гроб забрался Лопата.
– Скатерку как-нибудь подоткните! – режиссировал возбужденный фотограф. – Придайте контуры! А то получается черт-те что. Ну, не прочитывается гроб, не прочитывается!
– Хуль его читать?! – зарычал раздраженно Лопата. – Это ж гроб, а не «Мурзилка»! Щелкай скорее, а то козлы подо мной трещат!
– Куда щелкать? Арменчик еще форму не напялил! А где штаны, Арменчик?
– Какие штаны, слушай? Тут пока фуражку нес, чуть в свои штаны не наложил! Представляешь, что было бы, если б хлопнули с этим бутором[45]! Ништяк, и так проканает. Мама пожилая, как-нибудь схавает.
– Да-а, видуха… Гусар, ебена мать! Сховайся за козлы, чтоб тебя по пояс не видно было!
– Из-за козлов от меня только фуражка высовывается…
– Лады, стань с краю, как-нибудь скатеркой прикройся. Лопата, шо ты разлегся в корыте, как папа в винограднике? Мослы из гроба на метр торчат!
– А куда мне их деть? Отрубить, что ли?
– Может, Арменчика в корыто положим, а Лопату сделаем мусором? – предложил Леня.
