мелькнуло на её лице; она аккуратно отсчитала восемьдесят три билета, отматывая их от своей катушечки, и отдала мне эту бумажную ленту и два рубля сдачи.
Альберт, не отрываясь, только слюна капала, смотрел на всю эту процедуру. Девушка мельком взглянула на него и пошла дальше. Я чувствовал себя как-то неловко, словно собирался сделать что-то не очень уместное.
На меня смотрели. Я быстренько нашёл счастливый билет, и сунул его в рот, и загадал желание. Какое, не скажу.
Надо ли говорить, что ничего не случилось?
— Так, — сказал Тоха. — А ты собственно чего ждал?
— Как чего? Что желание сбудется.
— Ну и ты что, хотел, чтобы она тут же впорхнула в трамвай?
— А! — сказал я.
— Вот именно, — сказал Тоха. — Надо просто подождать.
И мы стали ждать.
— Смешно, — сказал я через пять минут.
— Что смешно? — спросил Тоха.
— Мы ведём себя так… — я пощелкал пальцами, — будто счастливые билеты есть установленный факт.
— Кто знает, — серьёзно сказал Тоха. — Может, именно так себя и надо вести в таких случаях. И знаешь что?
— Что?
— Я правильно понял, кондукторша не удивилась?
— Нет, — сказал я, и сердце моё забилось чуть чаще. — Она не удивилась.
Прошло еще два часа.
За это время ничего не случилось, зато пришла Маша, Тохина будущая жена.
— Привет, — сказала она мне, поцеловала легонько Тоху в губы и забралась на диван с ногами. Тут же подошёл Альберт, шумно вздохнул и положил голову ей на ноги.
— Ну конечно, — сказала Маша, выслушав Тоху. — Вы же всё неправильно делаете. Это же нечестно — покупать билеты оптом. Надо чтобы всё было, как положено. Один билет на одну поездку.
— Ладно, — сказал я. — Попробую и так. Тем более что до пятницы я совершенно свободен.
Очень мне этот мультфильм нравится. Люблю его цитировать.
В четверг я проснулся раньше обычного. То есть в девять.
Скажи мне где, мычал я, чистя зубы.
Спит твоё сердце, мурлыкал, наливая себе кофе.
И когда оно вернётся домой, напевал, надевая на Альберта намордник.
Мы вышли из подъезда; на улице было по-утреннему свежо, но чувствовалось, что недолго этой свежести быть, вот-вот, солнце заработает на полную мощь, и снова город станет жарким, тело потным, воздух сухим и пыльным.
Альберт принюхался и вдруг метнулся куда-то в сторону.
— Стоять, урод! — заорал я в сердцах, но было поздно: поводок вырвался из руки, и этот оглоед понесся по улице скачками. Сердце у меня упало; бегай теперь за ним до вечера, было один раз так уже, примерно через неделю после того как Лариса ушла, но тут Альберт остановился и начал старательно что- то с земли зубами поднимать. Получалось у него плохо: попробуйте сами в наморднике зубами что-нибудь поднять. Когда я подошёл поближе, то увидел, что мой пёс нашёл пятьдесят рублей.
— Молодец, — сказал я и протянул руку. Альберт зарычал и прижал купюру лапами к земле.
— Здрасьте, — сказал я, и Альберт тут же сбавил на полтона. Купюру однако не отдал.
— Ну и хрен с тобой, урод, — сказал я. — Подавись.
Альберт пыхтел и повизгивал ещё минуты три, я не мешал, мне было интересно; он обслюнявил, замучил несчастный полтинник, но всё-таки взял его зубами.
С некоторым недоверием поглядывая на свою собаку, я взял поводок, намотал его на всякий случай на ладонь, и мы пошли привычным уже маршрутом на трамвайную остановку.
Поначалу всё шло, как по маслу.
Подошел трамвай, и сердце моё ёкнуло радостно, поскольку это был тот самый трамвай.
— Веди себя прилично, урод, — сказал я Альберту; мы вошли на заднюю площадку, лежать, сказал я, и Альберт улёгся возле стенки.
От середины вагона шла она к нам, и мы терпеливо ждали, когда она подойдет к нам, и она шла, неторопливо обилечивая пассажиров, и отчего-то мне казалось, что сейчас, вот-вот, сейчас, случится что- то хорошее.
Когда между нами осталось метра два, масло кончилось и начались косяки.
Альберт встал.
— Сидеть, — сказал я; Альберт однако не сел, а, напротив, решительно двинулся к кондукторше. Я потянул за поводок, но было поздно, она уже подошла к моей собаке, а он вытянул морду к ней. Она улыбнулась, взяла из его пасти купюру, оторвала билет и словно в компостер сунула билет ему в рот, и даже, кажется, сжала рукою пасть, как бы компостируя билет.
Альберт завилял хвостом и молниеносно билет сожрал.
Кондукторша подошла ко мне.
— Ваша собака?
— Моя, — ответил я, малость ошарашенный происходящим.
— Сдачу возьмите, — и она дала мне сорок четыре рубля.
Я взял деньги.
— За проезд оплатите.
— Ах да, — спохватился я и протянул ей десятку из этих, из Альбертовых денег.
Кондукторша оторвала билет, и вместе с четырьмя рублями сдачи отдала его мне.
Я проверил билет.
Вот урод, подумал я, когда осознал, что мой счастливый билет достался Альберту.
Делать нечего, надо было выходить, чтобы снова получить право на законное приобретение билета.
Трамвай подъехал к следующей остановке.
— Пошли, урод, — сказал я и потянул Альберта за поводок.
Та-ак, прикидывал я, сейчас сяду на маршрутку и обгоню его аккурат где-нибудь на библиотеке. В следующем десятке снова будет счастливый билет, как раз могу успеть.
Однако надеждам этим сбыться было не суждено.
Мы вышли из трамвая. Отчаянно хотелось пить. Я вдумчиво посмотрел на Альберта.
Альберт судорожно зевнул. Переступил передними лапами.
И…
— Пошли домой, — сказал мой пёс. — Хочу говорить.
В молчании мы дошли пешком до дома, в молчании вошли в подъезд, в молчании зашли в квартиру. Я не то чтобы никаких мыслей не имел, напротив, но когда мыслей много и все они бестолковые, это всё равно, что их нет вообще. Впрочем, была одна идея архибредовостью своей, выделившаяся среди прочих: мне пришло в голову, что я уже давно конченый наркоман, и сейчас у меня глюк, который выражается в том, что сам себя наркоманом я не ощущаю, зато могу разговаривать с собаками.
Я как есть, не разуваясь, прошёл в зал и плюхнулся на диван. Подошёл Альберт и сел напротив меня на задние лапы.
— Значит, поговорить захотелось, — сказал я.
— Агав, — сказал Альберт. То есть он сказал «ага», но получилось «агав».
— И давно ты говоришь?
