— С левитальной фиксацией, — добавил Тоха. — С левитальной и суицидальной.
— Но выяснить надо, — сказал я.
— Выясним, — заверил Тоха.
И мы начали разрабатывать План.
Вот к чему приводит избыток света и тепла. Люди начинают строить Планы.
Тьфу.
Наладить слежку и систематический сбор информации. Завязать знакомства в БНЦ. Мониторить сплетни. Четкое взаимодействие, четко разделенные обязанности, четко определенные этапы. В общем, план был блестящий, и, подобно множеству других блестящих планов, реализовываться не спешил.
— Это и правда был хороший план, — говорит Тоха.
— Кто ж спорит, — говорю я.
А потом наступил сентябрь. Студенты, студентки, желтые листья, прохладный прозрачный воздух и добродушно-огромный Шах, сообщающий нам самую удивительную новость в нашей жизни.
— … крылья, как у бабочки, только обломанные, торчат из спины. Самое интересное, что вид у него вполне такой… довольный. Человек-мотылек, — Шах засмеялся. — И, кроме крыльев, еще непонятная железа вживлена.
— А отчего он умер? — спросил Тоха.
— Непонятно. Похоже, что от истощения. Но ухоженный.
— Что значит ухоженный? — спросил я.
— Ну чистый он, — сказал Шах. — Кожа без угрей, шрамов, болячек. Волосы аккуратно подстрижены. Нормальный такой, в общем, человек. Если не считать этой железы.
— И крыльев, — сказал Тоха.
— Ну да, — сказал Шах. — И крыльев.
Такой вот штрих: сам Шах ничего такого особенного в этом не видел. Фершал скорой помощи, видали мы всякое. И покровавее, и подраматичнее. Крылья да крылья.
Хотя фантастику читает, натурально, килограммами.
— Вот потому они и не жалуются, и не сбегают от него, — сказал Тоха, наблюдая, как Шах лезет в карету скорой помощи, весь такой большой, в белом халате, с засученными рукавами, похожий на врача- садиста.
— Потому что он большой и страшный? — сказал я, глядя на отъезжающую неотложку.
— Нет. Это алкогольная железа. Она вырабатывает алкоголь, а они бомжи. Что им еще надо? — сказал Тоха. Без особой горячности сказал.
— То есть…
— Конечно. Сван. Кто же ещё.
— Доктор Зло, — сказал я.
Тоха повернулся на каблуках и уставился на меня. Так смотрел он на меня с минуту, а потом сказал:
— Не знаю. Не уверен.
Мы начали собирать информацию.
— А вот интересно, — говорит Тоха. — Они там в Европе думают, что мы тут зимой загибаемся. Скажешь «минус тридцать», так они сразу глаза выкатывают на лоб. А вот то, что влажность у нас низкая и мороз легко переносится…
— Ты это вообще к чему мне рассказываешь? — спрашиваю я.
— Да замёрз я чего-то, — говорит Тоха.
— Ох, — сказал Салават. — Неужели минус сорок? И как вы там живёте?
— Нормально живём, — ответил за нас всех Колька. — Ты лучше у якутов спроси, как они в минус пятьдесят в своем Якутске собак выгуливают.
— Нормально мы их выгуливаем, — сказал Малыга. — Собака скулить начинает еще в подъезде, потом скачками делает свои дела и обратно… Вся прогулка — секунд двадцать.
Мы стояли на вокзале славного города Казань. Это уже был ноябрь, первые числа. Мы с якутами уезжали с полуфинала, а татары нас соответственно провожали. Все слегка под газом, якуты на радостях, мы с горя, татары на правах провожающих хозяев.
В поезде не спалось. И мы с Тохой всю ночь разговаривали.
— Ладно, — говорил Тоха. — Мы вылетели в полуфинале. Хреново. Зато теперь мы с тобой можем взяться за Свана.
Разговор с самого начала принял некий трагический оттенок. Пролёт в полуфинале все же давил на нас. Помнится, мне все мнилось, что всё рухнуло. Мысли в голове бродили такие, вот, мол, шесть лет уже по лигам долбимся, и все насмарку. Так что мне было пофиг. Сван так Сван. Поспать все равно не удастся. На верхней полке храпел Шах. Я пишу просто — «храпел», но это слово здесь не совсем подходит, ибо для настолько чудовищных звуков человечество название еще не придумало. На другой верхней полке спал Колька, но его храп, по сравнению с шаховским, был нежен и даже казался мелодичным.
И мы начали разговаривать о Сване. Про него мы уже и впрямь знали очень много.
— Да только это было всё не то, — говорит Тоха. Из-за какого-то сооружения на крыше выглядывает кошка. Недовольно смотрит на нас и уходит.
— Ну да, — соглашаюсь я. Должность, семья, сколько получает, на что тратит, дети. Детей, впрочем, не было. Банк, номер счета, зарплатный проект. Футбол по субботам, сауна после футбола, участие в кассе взаимопомощи. Семнадцать статей, кандидатская.
До хрена всякой информации.
Единственное, на что не было ответа — откуда трупы?
— Коробан подъехал, — говорит Тоха.
Дальше события понеслись вприпрыжку. В первый же вечер по приезду мы пошли посмотреть на Свана. С противоположной крыши в выцыганенный у знакомых бинокль, хороший бинокль, шестнадцатикратный. Сван ходил по квартире в халате, спокойный, уверенный.
— Всего-то десять дней его не видели, — сказал Тоха. — А как поправился.
На следующий день мы узнали, что Сван взял отпуск. Об этом нам поведал за кружкой пива коллега Свана, с которым мы специально знакомились на турбазе «Щучье озеро». Сван сказал на работе, что едет в Сочи. Через три дня мы поняли, что ни в какие Сочи Сван не поехал. Он вообще, судя по всему, не выходил из квартиры. Даже в магазин. Разносчики таскали ему два раза в день из «Пепино» пиццу, а он все так и ходил по квартире в халате, спокойный и уверенный.
На четвертый день он вышел из дома. В черном демисезонном пальто до пят.
Было шесть часов вечера, почти темно.
Он что-то чувствовал, потому что пару раз выкидывал трюк с отходящим трамваем. И оба раза мы Свана находили. Мы не профессионалы, но иногда удача весит больше, чем выучка. Так мы петляли за ним по родному городу часа два, пока не вернулись обратно к дому Свана. И тут мне пришла в голову мысль. Я не хвастаюсь — со мной действительно иногда такое случается.
— А может, есть путь попроще? — сказал я Тохе. Тоха в это время, как в плохом фильме, украдкой заглядывал за угол. Всё происходящее ему нравилось.
— Ты о чем? — спросил Тоха и передернул воображаемый затвор воображаемого пистолета.
— Мы хотели узнать правду, — сказал я.
— Так, — сказал Тоха хладнокровно.
— Та-ак, — сказал я. — Может, просто спросим?
— Свана?
