ссылки, пытался перейти государственную границу. Все эти вольные порывы, включавшие угон автомашины, перестрелку с пограничниками и т. п., и отразились в его формуляре тяжелыми статьями. А человек он был незаурядный.
В БУРе, в большой камере, мы с Фернандо жили три дня. Обошлось почему то без пятого угла. Спали на теплом сосновом полу. Постель — брюки. Подушка — мешок с вещами. Одеяло — пиджак. Кормили нас хорошо — полным обедом. Заключенные, приносившие нам три раза в день пищу под небдительным надзором тюремщика, относились к нам почтительно Я ко всему происшедшему имел лишь косвенное отношение, это Фернандо пошел на автомат, но я был рядом с ним, и в БУР нас бросили вместе. И лагерная молва связала нас с Фернандо. Через три дня Фернандо куда-то выдернули с вещами (а у него вещей-то никаких не было) — наверное, на суд. А через несколько часов и меня выпустили — в жилую зону. Сам помощник нарядчика отвел меня в новый барак № 3, секция 2-я, прогнал кого-то с хорошего места у окна и сказал:
— Вот здесь пока будешь жить.
В бараке были не сплошные нары, а так называемые вагонки. Это деревянная, но сделанная без единого гвоздя четырехместная кровать. На одном каркасе четыре спальных места — два внизу, два наверху. Соломенный матрац, соломенная подушка с наволочкой и простыней, с одеялом. Райская жизнь! Ко мне приходили многие — познакомиться. Большинство заключенных были еще в своей вольной одежде. Пришел венгр Иштван фамилию его я, к сожалению, забыл. Он работал на сельхозе, в сельхозной бригаде, и каждый вечер приносил мне несколько вареных, рассыпчатых вкусных картошин. Очень хороший, добрый был человек. Он давно уже был в лагерях — еще с плена, с войны.
На пересылках лагерного типа принято было искать друзей, подельников, земляков да и просто людей своей национальности. Однажды пришел пожилой уже человек лет пятидесяти пяти. Спросил:
— Воронежских нету? Кто есть из Воронежа? Я отозвался. Он подошел ко мне.
— Вы из самого города?
— Да, из города.
Человек опечалился и хотел было уже уходить, когда я сказал:
— Я сам родился в городе, но отец мой — из села Монастырщина Богучарского района. Человек заволновался.
— Фамилия-то какая у тебя?
— Жигулин по отцу.
— А звать? Отчество какое?
— Анатолий Владимирович.
— Да ведь ты, наверное, Володьки Жигулина сын?! Да ведь ты и похож на него! Как отца по батюшке?
— Владимир Федорович.
— Точно! Федора Семеновича сын. Других Жигулиных не было в селе.
Глаза его наполнились слезами. Он сел со мною рядом на вагонку, обнял меня и радостно зарыдал, удивленно повторяя:
— Володьки Жигулина сын! Володьки Жигулина сын!… Мы были соседями. Володька-то младше меня лет на семь. А с его старшим братом Алешкой, твоим дядей, мы по девкам вместе бегали. Дядя-то Алексей жив?
— Жив дядя Алеша. Он в Митрофановке сейчас живет. Мы были у него с младшим братом в сорок седьмом году. У него и у тети Зины.
— И Зинка жива?! Господи, радость-то какая! Ведь я за Зиной-то ухаживал. Она всего на полгода меня младше… Мы ведь с Алексеем в Добровольческой армии служили, у Деникина Антона Ивановича… Но Алешка-то, видно, остался, а я уплыл из Крыма… У меня в Париже жена, француженка она. И двое детей — сын и дочь. Я маляром работал, а маляр во Франции — это художник, жили хорошо, квартира хорошая… Во время войны я во французском Сопротивлении участвовал… Я ведь получил разрешение вернуться на родину и паспорт советский в посольстве получил. Решил пока один поехать, без семьи — поглядеть, как и что. Да, фамилия-то моя — Вричов, Виктор Андреевич… Ну вот. Как переехали границу СССР, меня сразу в вагоне и взяли.
— За что?
— За службу в белой армии. 58-13. А еще 58-3.
— А это что за пункт? Я такого еще не слышал.
— Проживание за границей, связь с международной буржуазией 25 лет!…
Вричов приходил ко мне ежедневно, и я ежедневно рассказывал ему о Жигулиных, об отце, о нашей жизни. Даже о своем деле… Рассказывал и он.
Много было встреч на Тайшетской пересылке. Этапы ежедневно приходили и уходили. Люди менялись. Однажды пригнали этап немцев. Все в новенькой немецкой военной форме. Я присмотрелся к ним и вдруг заметил, что они почти все очень молодые — лет по 17-18. И форма многим из них была велика, сидела мешковато. С ними было несколько молодых немок. Одна — невысокая, синеглазая, с густой копной золотистых волос, в ярком красном платье. Она мне сразу понравилась. Звали ее Марта.
Много разных встреч было в Тайшете. Один забавный случай я здесь запишу. Во время самой первой моей прогулки по жилой зоне ко мне подошел человек лет тридцати в чистом новом и даже отглаженном рабочем комбинезоне. Этакий рабочий франт. Он подошел ко мне и протянул руку.
— Здравствуйте! Я много слышал о вас. Здесь были ваши подельники.
— Кто именно?
— Вот этого я, к сожалению, не запомнил. Запомнил только, что все они были из Воронежа. Как называлась ваша организация?
— КПМ.
— Да, они были именно из КПМ. А наша организация называется «Черные соколы». Многие наши люди еще на воле и активно работают. Мы ставим своей целью восстановление в нашей стране монархии. А вы?
Уже на «подельниках» я насторожился, на том, что он не запомнил ни одной фамилии, ни одного имени. А уж после «Черных соколов» понял, что передо мною наглый стукач. И я ответил правдиво:
— Нашей конечной целью было построение коммунизма во всем мире.
Ответ мой был настолько неожидан, что стукач смутился. Больше он ко мне не подходил.
Примерно неделю мое положение на пересылке было неопределенным. Я гулял по зоне, наслаждался видами дальней тайги, вдыхал хвойный воздух. Потом меня вызвал к себе нарядчик. За мной пришел все тот же его помощник. Я уже знал со слов многих, что нарядчик на пересылке — человек хороший и даже замечательный. Он бывший кадровый офицер, прошел всю войну, но в 1947 году в чине подполковника был арестован. Причина банальная. В 1941-м он раненым попал в плен. Через два месяца бежал, был кратко проверен и отправлен на фронт. Получил многие награды, штурмовал рейхстаг. А после Победы за плен, за то, что в плену работал (таскал камни, копал землю), то есть помогал врагу, подполковник Сергей Иванович Волков получил 25 лет как изменник Родины. К слову сказать, даже свирепое лагерное начальство относилось к бывшим офицерам-фронтовикам, осужденным за плен, с уважением, подсознательно понимая, что здесь что-то не совсем ладное.
— Значит, ты студент Воронежского лесохозяйственного института. И с какого же курса тебя взяли?
— С четвертого! — вдохновенно соврал я (в формулярах это не указывалось).
— Чертежи читать можешь?
— Конечно! И читать, и чертить!
— В строительстве понимаешь?
— Понимаю. У нас был годовой курс — строительное дело. Но по деревянному, лесному строительству.
— Так… Это отлично. Бугром будешь, то есть бригадиром. Будете строить новую столовую и бараки. Бригада вся будет из немцев, человек пятьдесят-шестьдесят. Может, и больше. Помощником у тебя будет Николай Глущик, бандеровец. Он тяжеловозник — 20 лет КТР. Но хорошо знает и русский и немецкий. Будь с ним настороже. Его не повесили только потому, что смертная казнь отменена была. А за что у тебя 8-й пункт через 19? Кого ты пытался замочить?
