характере Жюлиюса: Жюлиюс был менее всего нескромен; в жизни каждого он уважал то облачение, в которое тот считает нужным ее рядить; он чрезвычайно чтил приличия. Но перед отцовской волей ему приходилось смирить свой нрав. Он подождал еще немного, прислушиваясь; затем, так как кругом было тихо, — против воли, вопреки своим правилам, но с деликатным чувством долга, — потянул незапертый ящик.
Там лежала записная книжка в юфтяном переплете, каковую Жюлиюс вынул и раскрыл. На первой странице он прочел следующие слова, той же руки, что и надпись на фотографии:
«Кадио, для записи счетов,
Моему верному товарищу, от старого дяди.
Феби.»
и под ними, почти вплотную, немного детским почерком, старательным, прямым и ровным:
«Дуино. Сегодня утром, 10 июля 1886 года, к нам приехал лорд Фебиэн. Он привез мне душегубку, карабин и эту красивую книжку».
На первой странице — ничего больше.
На третьей странице, с пометкой «29 августа», значилось:
«Дал Феби вперед 4 сажени».
И на следующий день:
«Дал вперед 12 сажен…»
Жюлиюс понял, что это лишь тренировочные заметки. Перечень дней, однако, скоро обрывался, и, после белой страницы, значилось:
«20 сентября: Отъезд из Алжира в Аурес».
Затем несколько дат и названий местностей; и наконец, последняя запись:
«5 октября: возвращение в Эль-Кантару. 50 кил. on horse-back, без остановки».
Жюлиюс перевернул несколько пустых листков; но немного дальше книжка как бы начиналась сызнова. В виде нового заглавия, вверху одной из страниц было тщательно выведено крупными буквами:
Qui incomincia il libro della nova esigenzae della suprema virtu,[1]
И ниже, как эпиграф
«Tanto quanto se ne taglia»
Перед выражением нравственных идей интерес Жюлиюса сразу оживился; это было по его части. Но следующая же страница его разочаровала: опять пошли счета. Однако то были счета много порядка. Здесь значилось, уже без обозначения дат и мест:
«За то, что обыграл Протоса в шахматы 1 punta.
За то, что я показал, что говорю по-итальянски 3 punte.
За то, что я ответил раньше Протоса 1 punte.
За то, что за мной осталось последнее слово 1 punta.
За то, что я плакал, узнав о смерти Фебе 4 punte».
Жюлиюс, читая наспех, решил, что «punta»[3] — какая-нибудь иностранная монета, и увидел в этих записях всего лишь ребяческую и мелочную расценку заслуг и воздаяний. Затем счета снова обрывались. Жюлиюс перевернул еще страницу, прочел:
«Сегодня, 4 апреля, разговор с Протосом.
Понимаешь ли ты, что значит: итти дальше?»
На этом записи кончались.
Жюлиюс повел плечами, поджал губы, покачал головой м положил тетрадь на место. Он посмотрел на часы, встал, подошел к окну, взглянул на улицу; дождь перестал. Направляясь в угол комнаты, чтобы взять свой зонт, он вдруг заметил, что в дверях стоит, прислонясь, красивый белокурый молодой человек и с улыбкой смотрит на него.
III
Юноша с фотографии мало возмужал; Жюст-Ажерон говорил: девятнадцать лет; на вид ему нельзя было дать больше шестнадцати. Лафкадио, очевидно, только что вошел; кладя записную книжку на место. Жюлиюс взглянул на дверь, и там никого не было: но как же он не слышал его шагов? И, невольно кинув взгляд на ноги молодого человека, Жюлиюс увидел, что у того вместо сапог надеты калоши.
В улыбке Лафкадио не было ничего враждебного: он улыбался скорее весело, но иронически; на голове у него была дорожная каскетка, но, встретив взгляд Жюлиюса, он ее снял и вежливо поклонился.
— Господин Влуики? — спросил Жюлиюс.
Молодой человек снова молча поклонился.
— Извините, что, поджидая вас, я расположился в вашей комнате. Правда, сам бы я не решился войти, но меня пригласили.
Жюлиюс говорил быстрее и громче, чем обыкновенно, желая доказать самому себе, что он нисколько не смущен. Брови Лафкадио едва уловимо нахмурились; он направился к зонту Жюлиюса; не говоря ни слова, взял его и поставил обсыхать в коридор; потом, вернувшись в комнату, знаком пригласил Жюлиюса сесть.
— Вас, должно быть, удивляет мой визит?
Лафкадио спокойно достал из серебряного портсигара папиросу и закурил.
— Я сейчас объясню вам в нескольких словах причины моего прихода, которые вам сразу станут понятны…
По мере того как он говорил, он чувствовал, как испаряется его самоуверенность.
— Дело вот в чем… Но прежде всего разрешите мне назвать себя. — И, словно стесняясь произнести свое имя, он вынул из жилетного кармана визитную карточку и протянул ее Лафкадио, который, не глядя, положил ее не стол.
— Я… только что закончил довольно важную работу; это небольшая вещь, которую мне некогда перебелить самому. Мне сказали, что у вас отличный почерк, и я подумал, что, кроме того, — тут Жюлиюс красноречиво окинул взором убогое убранство комнаты, — я подумал, что вы, быть может, не прочь…
— В Париже нет никого, — перебил его Лафкадио, — кто мог бы вам говорить о моем почерке. — Он остановил взгляд на ящике стола, где Жюлиюс, сам того не заметив, сбил крохотную печать из мягкого воска; потом, резко повернув ключ в замке и пряча его в карман: — никого, кто имел бы право о нем говорить, — продолжал он, смотря на краснеющего Жюлиюса. — С другой стороны, — он говорил очень медленно, как-то глупо, без всякого выражения, — мне все еще не вполне ясны основания, по которым мсье… — он взглянул на визитную карточку: — по которым граф Жюлиюс де Баральуль мог бы мной особо интересоваться. Тем не менее, — и вдруг его голос, как у Жюлиюса, сделался плавен и мягок, — ваше предложение заслуживает внимания со стороны человека, которому, как вы это сами могли заметить, нужны деньги. — Он встал. — Разрешите мне явится к вам с ответом завтра утром.
Приглашение удалиться было недвусмысленно. Жюлиюс чувствовал себя в слишком невыигрышном положении, чтобы противиться; он взялся за шляпу, помедлил:
— Мне бы хотелось поговорить с вами пообстоятельнее, — неловко произнес он. — Позвольте мне надеяться, что завтра… Я буду вас ждать, начиная с десяти часов.
Лафкадио поклонился.
Как только Жюлиюс повернул за угол коридора, Лафкадио захлопнул дверь и запер ее на задвижку. Он бросился к столу, вынул из ящика записную книжку, раскрыл на последней, выдавшей тайну странице, и
