преступления в том и состоит, чтобы совершить его без всякого повода.
Лафкадио. — Это уже вы осмысливаете его преступление; он же просто его совершает.
Жюлиюс. — Нет никакого повода заподозрить в преступлении человека, который совершил его без всякого повода.
Лафкадио. — Вы слишком тонки. Таким, каким вы его сделали, он — то, что называется, свободный человек.
Жюлиюс. — Зависящий от любой случайности.
Лафкадио. — Мне хочется поскорее увидеть его за работой. Что вы ему предложите?
Жюлиюс. — Видите ли, я все не мог решиться. Да, до сегодняшнего вечера я все не мог решиться… И вдруг, сегодня вечером, в газете, среди последних известий, я нахожу как раз искомый пример. Провиденциальное событие! Это ужасно: можете себе представить — вчера убили моего beau-frere'a.
Лафкадио. — Как? этот старичок в вагоне — ваш…
Жюлиюс. — Это был Амедей Флериссуар, которому я дал свой билет, которого я проводил на вокзал. За час перед тем он получил в моем банке шесть тысяч франков, и так как вез их с собой, то расставался со мной неохотно; у него были мрачные мысли, недобрые мысли какие-то, предчувствия. И вот, в поезде… Впрочем, вы сами прочли в газете.
Лафкадио. — Нет, только заголовок в «Происшествиях».
Жюлиюс. — Ну, так я вам прочту. — Он развернул «Corriere». -Перевожу.
«Полиция, производившая усиленные розыски вдоль железнодорожного полотна между Римом и Неаполем, обнаружила сегодня днем в безводном русле Вольтурно, в пяти километрах от Капуи, тело убитого, которому, по-видимому, и принадлежал пиджак, найденный вчера вечером в вагоне. Это человек скромной внешности, лет пятидесяти. (Он казался старше своих лет.) При нем не оказалось никаких бумаг, которые бы позволяли установить его личность. (Это дает мне, к счастью, некоторую отсрочку.) Его, по- видимому, вытолкнули их вагона с такой силой, что он перелетел через парапет моста, ремонтируемый в этом месте и замененный просто балками. (Что за стиль!) Мост возвышается над рекой на пятнадцать с лишним метров; смерть, по всей вероятности, последовала от падения, потому что на теле нет следов каких-либо ранений. Убитый найден без пиджака; на правой руке манжета, сходная с той, которая была обнаружена в вагоне, но без запонки…» — Что с вами? — Жюлиюс остановился; Лафкадио невольно вздрогнул, потому что у него мелькнула мысль, что запонка была удалена уже после преступления. — Жюлиюс продолжал:- «В левой руке он сжимал шляпу из мягкого фетра…»
— Из мягкого фетра! Неучи! — пробормотал Лафкадио. Жюлиюс посмотрел поверх газеты:
— Что вас удивляет?
— Ничего, ничего! Продолжайте.
— «…Из мягкого фетра, слишком просторную для его головы и принадлежащую, скорее всего, нападавшему; фабричное клеймо тщательно срезано на кожаном ободке, где недостает куска, формы и размера лаврового листа…»
Лафкалио встал, нагнулся над плечом Жюлиюса, чтобы следить за чтением, а может быть, чтобы скрыть свою бледность. Он уже не сомневаться: преступление было подправлено; кто-то до него дотронулся; срезал клеймо; вероятно, тот незнакомец, который унес чемодан.
Жюлиюс, между тем, продолжал:
— «… Что как бы свидетельствует о предумышленности этого преступления. (Почему именно этого преступления? Может быть, мой герой принял меры предосторожности на всякий случай…) Немедленно после составления протокола труп был доставлен в Неаполь для опознания». (Да, я знаю, что там у них есть способы и обыкновение сохранять трупы очень долгое время…)
— А вы уверены, что это он? — Голос Лафкадио слегка дрожал.
— А то как же! Я ждал его сегодня к обеду.
— Вы дали знать полиции?
— Нет еще. Мне необходимо сначала немного собраться с мыслями. Так как я уже в трауре, то по крайней мере в этом отношении (я хочу сказать — в смысле костюма) я спокоен; но вы же понимаете, что, как только станет известно имя убитого, я должен буду оповестить всю свою родню, разослать телеграммы, писать письма, должен заняться объявлениями, похоронами, должен ехать в Неаполь за телом, должен… Ах, дорогой мой Лафкадио, из-за этого съезда, на котором мне необходимо присутствовать, не согласились ли бы вы получить от меня доверенность и поехать за телом вместо меня?
— Мы об этом сейчас подумаем.
— Если, конечно, это вам не слишком тягостно. Пока же я избавляю мою бедную свояченицу от многих мучительных часов; по неопределенным газетным известиям как она может догадаться?.. Итак, я возвращаюсь к моей теме: когда я прочел эту заметку, я подумал: это преступление, которое я так ясно себе рисую, которое я реконструирую, которое я вижу — я знаю, я-то знаю, чем оно вызвано; и знаю, что, не будь этой приманки в виде шести тысяч франков, преступления бы не было.
— Но допустим, однако…
— Вот именно: допустим на минуту, что этих шести тысяч франков не было, или, даже вернее, что преступник их не тронул: тогда это и есть мой герой.
Лафкадио тем временем встал; он поднял уроненную Жюлиюсом газету и, разворачивая ее на второй странице:
— Я вижу, вы не читали последнего сообщения: этот… преступник как раз не тронул шести тысяч франков, — сказал он как можно спокойнее. — Вот, прочтите: «Во всяком случае это указывает на то, что преступление совершено не с целью грабежа».
Жюлиюс схватил протянутую ему газету, стал жадно читать; потом провел рукой по глазам; потом сел; потом стремительно встал, бросился к Лафкадио и, хватая его за обе руки:
— Не с целью грабежа! — воскликнул он и, словно вне себя, стал яростно трясти Лафкадио. — Не с целью грабежа! Но в таком случае… — Он оттолкнул Лафкадио, отбежал в другой конец комнаты, обмахивался, хлопал себя по лбу, сморкался: — В таком случае я знаю, чорт возьми! я знаю, почему этот разбойник его убил… О несчастный друг! О бедный Флериссуар! Так, значит, он правду говорил! А я-то уже думал, что он сошел с ума… Но в таком случае ведь это же ужасно!
Лафкадио был удивлен; он ждал, скоро ли кончится этот кризис; он был немного сердит; ему казалось, что Жюлиюс не в праве так от него ускользать.
— Мне казалось, что именно вы…
— Молчите! Вы ничего не понимаете… А я-то теряю с вами время в нелепых разглагольствованиях… Скорее! Палку, шляпу.
— Куда вы так спешите?
— Как куда? Сообщить полиции.
Лафкадио загородил ему дверь.
— Сначала объясните мне, — сказал он повелительно. — Честное слова, можно подумать, что вы сошли с ума.
— Это я раньше сходил с ума. Теперь я возвращаюсь к рассудку… О бедный Флериссуар! О несчастный друг! Святая жертва! его смерть во-время останавливает меня на пути непочтительности, на пути кощунства. его подвиг меня образумил, А я еще смеялся над ним!..
Он снова принялся ходить; затем, вдруг остановившись и кладя трость и шляпу на стол рядом с флаконом, повернулся к Лафкадио:
— Хотите знать, почему этот бандит его убил?
— Мне казалось, что без всякого повода.
Жюлиюса взорвало:
— Во-первых, преступлений без всякого повода не бывает. От него избавились, потому что ему была известна тайна… которую он мне поведал, важная тайна; и, к тому же, слишком для него значительная. Его боялись, понимаете? Вот… Да, вам легко смеяться, вам, который ничего не смыслите в делах веры. — Затем, выпрямляясь. весь бледный: — Эту тайну наследую я.
— Будьте осторожны! Теперь они вас будут бояться.
— Вы сами видите, я должен немедленно сообщить полиции.
— Еще один вопрос, — сказал Лафкадио, опять останавливая его.
