Клава на секунду или две распахнула плащ.
– Кр-расиво, – хором сказали светкины мальчишки.
– Ну, Клавка, всегда у тебя стыда не было! – закричала Светка.
– Поклонись, сестра Светочка, Госпоже Боже! Весь мир тогда полюбишь, все тебе родные станут.
– Нэ надо мир – мэне полюби! Поехали сейчас, да?
– Я такой бесстыжей никогда не буду! И в школу больше не приходи! Тебе все девчонки бойкот устроят. Разденут, обмажут, – она оглянулась на своих мальчишек, – обмажут чем-нибудь и на метле во двор вывезут. Как Бараниху вывезли.
А потом Люда Баранова повесилась в школьной уборной. Во время урока пробралась обратно в школу – и повесилась.
– Злые вы. И ты злая. Хорошее дело вспомнила. А я люблю всех. И всем спасение укажу, кто в Госпожу Божу поверит! Чтобы жить в радости в одной семье.
– В молитвах трястись целый день – великая радость!
– А вы на дискотеках мерзких хуже трясетесь! Колес наглотаетесь и скачете как белые обезьяны!
– Кто – обезьяны! Сама ты обезьяна драная!
– Внимание, бабий бокс! – захохотали мальчишки.
Клава вспомнила, что Мати Божа только вчера родила Её на всеобщее спасение, а не для мерзкого скандала.
– Я все равно тебя люблю, как Госпожа Божа велит. Надо молиться и Боже поклониться. Будет миру потрясение, только верным придет спасение. Госпожа Божа всё знает и избранных награждает.
– Да ну, сумасшедшая эта Клавка, – отмахнулась Светка. – Пошлите от нее.
– Приходите в воскресенье. Сама Свами объяснит про веру и истину, – крикнула вслед Соня. – В ДК, там написано!
– Они ушлы, зато я с вамы. Пошли, дэвочка, со мной, да? – твердил свое горбоносый.
– Сколько заплатишь, братец? – спросила Соня.
– Вот – разговор! Сколько хочешь – все твои!
– Пойдешь с нами, братец, поговорим еще.
А люди торопились мимо. Клава смотрела на них с жалостью: бегут мимо спасения своего. Она с сестрой и братиками сошла к ним из светлого мира – и не хотят они, темные и тупые, принять откровение. Клаве хотелось сделать что-то такое… такое – чтобы все замерли и остановились. Остановились и пошли за нею – просветленные.
Опять накатывала на нее огромная чувствительность, словно вся она – одна жалейка, трепещущая и влажная, созданная для того, чтобы вместить в себя любовь всего мира.
И словно бы засосанная ее призывной силой, подошла женщина высокая и строгая – в очках и в костюме, как с витрины. Эффектная, как про таких мамусенька говорила. Лучше Наташи одета – той, которая в красивой кафельной квартире живет.
– Ой, девочки светлые. И ребята. Прямо как видение у Нестерова на картине. Когда такая бессмыслица кругом. Гонятся за деньгами – и никакой души. Всё есть уже – а зачем? Счастья-то нет! И никто не видит пути, молодежь в наркотики уходит, я как педагог говорю авторитетно.
– Поклонись Госпоже Боже, и найдешь счастье, найдешь душу! – возразила Соня. – Всё создано Госпожой Божей, всё в руке Её-Их.
– Ну конечно, всё Бог создал. А мы забыли.
– Не Бог, а Божа. Мужского Бога мужчины придумали, подменили истину, потому и нет мира на Земле. Когда поклонятся все истинной Госпоже Боже – тогда придут мир и успокоение, и поцелуюся все по- сестрински.
– Конечно, Божа, конечно, начало женское, – заторопилась эффектная женщина. – Господи, найти бы смысл, найти бы душу, всё отдать не жалко.
– Иди с нами, бедная женщина, – сказала Соня.
– Да-да, с вами. Там где истинный Бог, то есть Божа женская.
– Пошли уже, сестра и братья, во славу Госпожи Божи, – обыкновенно, без струн в голосе сказала Соня. – Послужили сегодня.
И они двинулись, распевая на ходу свой гимн:
«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».
– В день счастливого числа! – умиленно повторила эффектная женщина.
– Эта – с приданым, – благожелательно шепнула Соня.
Вслед за дружной ячейкой семьи Слабодного Сестричества двинулись рядом, но словно не замечая друг друга, эффектная женщина, повторявшая умиленно:
– Какие дети! Какой свет!
И горбоносый красавец, цокавший языком:
– Какая дэвушка! Сахар, а не дэвушка!
13
К удивлению Клавы, они миновали вход в метро и пошли мимо Гостиного подальше от Невского шума.
– В малую ладью зайдем сначала, – объяснила наконец Соня.
Выйдя на канал и свернув вскоре в переулок, они подошли к серому облупленному дому, поднялись за Соней по поганой лестнице, остановились перед дверью с разодранной коричневой клеенкой.
– В трущобах только и встретишь честность, – вздохнула их эффектная попутчица.
Открыла молодая хозяйка в застиранном халатике по-домашнему.
– Мы к тебе, сестра Ольга, – радостно сообщила Соня.
Ольга обрадовалась еще больше:
– Заходите, сестры, заходите, дорогие! Вот праздник принесли.
Внутри было число и прибрано – не подумаешь снаружи.
– Ты, душа ищущая, помолись Госпоже Боже пока, – и Соня за руку провела попутчицу в маленькую комнату, где ничего не было кроме большой иконы Госпожи Божи и ковриков на полу.
– Встань просто на колени и повторяй: «Госпожа Божа, помилуй мя!» И мир сойдет.
– Такое еще дитя и такое уже разумное! – умилилась попутчица.
Соня прикрыла дверь, оставив ее наедине с Госпожой Божей.
– Такая дэвушка, – порывался горбоносый гость к Клаве.
– Хорошая девушка, конечно. А вот разве хуже? – указала она на Олю.
С этим гостем говорила она совсем иначе – словно не из Сестричества пришла, а из обычной школы. С дискотеки сорвалась.
– Ну чего ты говорил, что всё отдашь? Где твое всё?
– Здэсь! – потянулся гость расстегнуть брюки.
– Это – потом. Сначала платить полагается.
– Здэсь – всё, а дэньги – ничто!
И он презрительно бросил белый бумажник. Тот шмякнулся тяжело, как зеркальный карп на сковороду.
Соня подняла трофей, заглянула и мгновенно упрятала куда-то в плащ. Распахнула дверь в другую комнату. Там стояла ускользнувшая, было, Ольга – успевшая переодеться в белый балахон. Или серебряный состиранный весь.
– У нас все девушки красивые, – по-хозяйски повторила Соня и распахнула на Клаве плащ.
Гость припал к ней, суматошно шаря и целуя. Клава терпела равнодушно: ведь она теперь вся – одна большая жалейка, она желала наполняться иначе, и покушения на жалеечку ее тоненькую волновать перестали.
Когда ищущие руки стали настойчивыми как клещи, Соня, оценив момент, подтолкнула Олю, также раскрытую навстречу гостю.
– Олечка лучше, Олечка мягче, – приговаривала Соня, и ловко переменила направление бурного потока
