было – хватила его какой-то скалкой со всей силы. Потому что стыда между ними нет и секретов, но харкотина дедова – смертный стыд, от которого надо отмываться одной.
Немного чище стало наконец – на душе и на теле.
– Пошли. У нас не хуже помыться можно. Я только так здесь.
Валерик и не заглянул в комнату, а Клава ничего ему не объяснила.
Вернувшись в корабль, вошла к Свами уверенно, почти как равная к равной в эту минуту. Свами неспеша учила какую-то сестру. По задним частям и не узнать. Большую сестру, судя по размеру частей. Непонятно почему, Клава греховно вспомнила телевизор, который когда-то еще дома сообщил голосом привычного актера: «А жизнь продолжается!» Жизнь продолжалась без деда гораздо лучше, чем при нем!
Свами неспеша поучила сестру. Та встала – и оказалась бывшей доценткой.
– Ах, сладкая Свами, спасибо за науку. Такой смысл во всем – и в этом смирении, в этом безоговорочном подчинении!
– Не гуторь лишне. Скажи просто: «Слава Госпоже Боже».
– Ну конечно же, конечно: слава Госпоже Боже и ныне, и присно…
– Поди пока. Шумишь зазря много. Философия от слова «фи» в тебе не перебродила.
Не выпуская любалки, Свами повернулась к Клаве, не отойдя от какого-то прежнего гнева – вызванного доценткой, наверное:
– Ну, как наш милый Иван Натальевич? Чего ж не оставил тебя? Плохо ты ему понравилась? Значит, мало я тебя учила сегодня. Сейчас повторю! Лежит один, как мумия, а ему кровь все время разгонять нужно.
Клава спокойно отразила иссиний взгляд. Как учил Витёк? Серебряный плащ отражает? Чистая совесть, значит, тоже.
– А он умер совсем, – небрежно сказала Клава.
И без всяких принятых добавлений: «Сладкая Свами» или «Слава Боже».
– Как – умер?
– Ну так: волновался, кричал, а потом плюнул и умер. С натуги, наверное.
– Сам?
– Сам.
Конечно же, дед умер сам: сам посадил Клаву на себя, не виновата же она, что немножко съехала вперед деду поперек горла. Поэтому Клава не лгала перед Свами и Госпожой Божей.
– Упал он, что ли, или как?
– Как лежал, так и умер.
– Так он лежа кричал и ругался?
– Ну да. А как умер, так успокоился. Будто заснул.
– А вещей там твоих не осталось?
– Не. Чего такого? Старый – лег и умер.
– Ну, а ты его приласкала немножко?
– Немножко. Всё как он просил – всё делала.
– Ну и Слава Боже. Всё по воле Ее-Их. А последние минуты мы ему усладили своими заботами. Ты хорошая девочка, сестричка. Надо и награду тебе. Не все же наказаниями учить – награды тоже учат. Возьми вот.
Она раскрыла перед Клавой большую коробку конфет. Каждая конфета была обернута в серебряную бумажку и лежала в отдельном гнездышке. Словно в ряд весталки действенные.
Клава взяла конфету.
– Слава Госпоже Боже, – ясно произнесла она и осторожно надкусила шоколад.
В рот брызнул ликер.
Конфета оказалась получше соседкиных бомбочек из прежней жизни: потому что еще и с вишенкой внутри.
19
Охотничьим шагом леопардовым уверенно вошел Витёк – все еще не переодетый.
– А, ты нашлась, сестричка, – невежливо обратился он сперва к Клаве.
– При мне между собой не говорят, братик, – заметила Свами, но терпеливо.
А Витёк и не подумал поцеловать ей ручку и ответить по уставу сестрическому: «Мой грех, поучи».
– Я тут посмотрел, Свами, жилплощадь здешнюю. Если нанимаешь сторожить, ты и комнату дай. Как скотина на соломе, я спать не нанимался.
– Я не нанимаю, братик. Я тебе служение предлагаю. Всем верным сестрам и братьям Госпожа Божа снисходит служение ниспослать.
– Службу, значит. А служба, Свами, бывает срочная и на контракте. Сестричка вот и пацанки другие, может, у тебя срочную проходят, а я только если на контракт. А контрактникам даже в армии платят, потому что даром дурных нет. Хоть и плачет всегда начфин, что ему округ не проплачивает. Так то армия, хребет державы, как генерал Шкурко говорил. Я всеми видами оружия владею и любую технику вожу, как помкомвзводу положено, мне с моей квалификацией три лимона любая фирма отвалит. А ребята обещали и на пять место найти.
– Ты у нас истину познаешь, спасешься, когда наступит перемена чисел и истребятся по милости Госпожи Божи враги Её-Их, а купно все темные невры неразумные.
– Найду и спасусь, дело выгодное. Но до перемены чисел тоже дожить надо. А даром только птички какают.
– Мы все в корабле нашем доживем во благости до перемены чисел и воздвижения Царствия Госпожи Божи на небе и на Земле. Доживем накормлены и согреты телесно, любовью сестрической взысканы, души же в горнем свете прохлаждаются!
– Я и не против любви сестрической, но мне нельзя без каюты отдельной и денежного довольствия по норме. Три лимона на большом корабле – не деньги. Зато охрану обеспечу, а без охраны сейчас и детский сад начинать не стоит. Чтобы, значит, чужие лисы в твой курятник не забегали.
– Только свои, да?
– Всякий курятник должен свою лису кормить.
– Гордость в тебе играет, братик. Ну да смиришься постепенно, когда свет истины проникнет глубже. Госпожа Божа всех смиряет, кого накроет любовью своей. А которые не смирятся, те истребятся. Подыщу тебе комнату пока. Даже и в городе. Тут ладья новая причалила к нам на Петроградской. Там пока не прибрано, дня через два совсем освободится. А пока тут. По коридору рядом. Вокрестить только вот тебя еще надо.
– Это-то минутное дело. Как к нам в роту поп приходил: водой побрызгал, кисточкой мазнул.
– У нас так скопом только попутчиков обращают. А верных по полному обряду. Отбросишь мирские одежды, предстанешь наг как младенец, покаешься перед Госпожой Божей через великий искус. В светлые одежды облачишься, ангелинам сверкающим уподобляясь. Как пройдешь полный обряд, смирится сердце и откроется зрение духовное.
Клава слушала и замирала, уже видя почти воочию, как затягивают на Витьке петли, распиная на рисованном кресте, как зажигает Свами в середине его пожар искупительный – после такого Витёк и сам не сможет сразу долги востребовать по договору их тайному.
– Не, мне бы попроще: на воду дунуть, три раза плюнуть. И одежды эти ангельские мне ни к чему. А раздеваюсь я перед бабами отдельно, а не для всех разом.
– Не перед бабами, а перед сестрами. Мы все – одна семья, и не может быть между нами стыда и розни.
– Мне уже одна говорила тут. Что у нее полные права меня испробовать. А мне, когда не нравится – хоть убей. Даже и Марья-Хуана не поможет. Не. Да и по правилам безопасности, когда ты голый, тогда беззащитный, любая соплюха схватит, как у Пушкина: «Схватил за место роковое, излишнее почти во
