красивые глаза, я любила тебя».
«И ты?!. Ты — меня?/. Дура… Какая дура! Молчала бы теперь, раз тогда… Молчала бы…»
«Ну что ты, Стрельцов. Взрослый мужчина — и плакать. А помнишь, как мы целовались в этой же комнате?»
«Уйди!.. Мы же могли… Ты понимаешь, что уже ничего не вернуть?! Мы же могли… Бемби мой…»
На этом месте сцена всегда обрывалась. Мне и на самом деле хотелось плакать.
«Ты понимаешь, что уже ничего не вернуть?» — вот что страшно.
И вдруг абсолютно неожиданно Бемби позвонила. В одиннадцатом часу вечера.
— Стрельцов? Слушай, приезжай скорей! Увези меня. К маме. Больше не могу. Приезжай!
— Сейчас еду! Квартира у тебя какая?
— Что?
— Номер квартиры! Я же не был ни разу!
— Тридцать восьмая. Приезжай! Наконец-то! Ну теперь-то уж мы не расстанемся.
— Приехал? Наконец-то! Ты на такси? Помоги, вот тут два чемодана.
В углу комнаты, сжавшись, сидел маленький старичок и смотрел на меня. Мне хотелось увериться, что он смотрит со злобой, но все же во взгляде его было больше растерянности.
Я надеялся, мы поедем ко мне. Но Бемби, едва села, произнесла адрес своей матери, точно торопилась опередить меня. Потом всю дорогу рыдала у меня на плече:
— Я с ним больше не могу… Скрипит и скрипит в углу, как филин… А Миша в командировке… Лечиться приехал. От него самого скоро надо будет лечиться.
— Чего ж ты мужу не скажешь? Хоть бы место у вас было. А если все время торчит на глазах…
Я уже забыл, что мои надежды оказались пустыми, что везу Бемби не к себе, а к ее матери. Я был весь в сочувствии. Еще немного, и я бы предложил поселить старика у меня.
Больше эгоизма! Вот что мне нужно было пожелать когда-то. Чтобы быть любимым, нужно, чтобы ее любовь имела точку приложения: меня, мою личность, мое Я. А если я все время тороплюсь стушеваться, если ее боль для меня больней моей собственной, если мое Я как бы растворяется все время, как же она могла меня полюбить?! Кого любить, если я сам словно старался уменьшиться, свестись к нулю?! Больше эгоизма! Пусть увидит и оценит меня: мои таланты, мои странности, мои страдания! Тогда и полюбит. Больше эгоизма! Но слишком поздно даю я себе этот совет.
Мать ее при нашем внезапном полуночном появлении растерялась, засуетилась попусту, так что мне пришлось и чемоданы раскрывать, и стол отодвигать, чтобы освободить место для раскладушки. В комнате, кроме Бемби, было четверо.
А мать ее смотрела на меня с испугом и спрашивала у Бемби:
— А где Миша?
Ну что ж, я снова сыграл роль друга, на которого всегда можно положиться.
Бемби родила мальчика. Свекор ее, пока она была в роддоме, уехал, и она благополучно вернулась домой — к мужу.
Да, перспектив у меня не было никаких. Нужно было спасаться.
Идея всплыла из подсознания под утро. Я лежал, измученный бесконечными мыслями о Лилите, и внезапно без всякой связи вспомнил читанную больше года назад статью о люминесцентных стеклах. Их основное свойство в том, что они начинают светиться, когда на них попадает пучок электронов. До сих пор я имел дело с такими трубками, на которые светящийся слой — люминофор — наносился сверху; так устроены телевизоры, ну и все осциллографы, локаторы. Но если использовать для трубки люминесцентное стекло, то можно обойтись без нанесения светящегося слоя!
Выслушав мои восторженные проекты, Юркевич огорошил меня вопросом:
— А зачем?
— То есть как? Ведь так еще не делали!
— Ну и зачем делать? Чем плохи люминофоры?
— Надо попробовать! По ходу дела выявятся преимущества! Заранее не скажешь!
— Всего не перепробуешь. Надо заранее представить, чего хочешь. На том и строится наука: на теоретических представлениях.
Я не понимал, почему не попробовать другой путь. Такой очевидный путь! Но трудно третьекурснику переспорить доцента. Все же я решил попытаться сделать свою трубку.
Это оказалось крайне сложно организационно: потому что там, где варили люминесцентные стекла, не умели и не хотели делать трубки и вообще возиться с электроникой; а там, где делали трубки, не хотели связываться с неизвестным стеклом.
Я так закрутился в этом замкнутом круге, что стал даже меньше думать о Бемби, честное слово! И если не излечился совсем, то, во всяком случае, был на верном пути к излечению.
А в лаборатории, где варили люминесцентное стекло, познакомился с Галей.
Галя не то что была похожа на Бемби — ничего общего, если положить рядом фотографии, — но представляла тот же тип: худенькая, невысокая, легкая в движениях. Началось у нас с того, что стала она моей единомышленницей.
Симпатичной, восхищенно слушающей женщине объясняешь свои идеи с особенным подъемом. И каким чувствуешь себя сильным, талантливым, когда слышишь в ответ:
— Как вы удивительно придумали! Это же новая эра! Какая у вас голова!
А я уже тогда представлял преимущества моих экранов перед теми, которыми довольствуется нынче весь мир: во-первых, четкость, не уступающая кино и фотографии, потому что развертка не ограничена пятью-шестью сотнями строк; во-вторых (вытекающее из предыдущего) — неограниченные размеры экранов, хоть во всю стену. Вот доводы, которые я сразу не смог предъявить Юркевичу, а теперь и не собирался представлять, потому что основную работу со мной брались сделать стекловары, понукаемые и воодушевляемые Галей. Сама она уже три года как кончила ЛИТМО и была, я прикинул примерно, старше меня лет на шесть.
Постепенно мы сближались. Я почти не замечал, как это происходило, потому что не было и сотой доли тех страданий, сомнений, восторгов, только что пережитых мною с Бемби. По крайней мере с моей стороны не было. Мои чувства словно истощились, как энергия в аккумуляторе.
Несколько раз мы сходили в кино, в театр. Съездили за город. С Галей было легко. И я еще находился в том возрасте, когда внимание более взрослой женщины лестно. А главное, мне было все равно, все женщины мира делились для меня на две неравные части: в одной — Бемби, в другой — все остальные.
А Бемби — Бемби я несколько раз навестил. Днем, когда муж на работе. Обычно она сразу посылала меня в магазин, потом я помогал ей выкручивать пеленки. Я не докучал ей своей любовью, не лез с поцелуями, мы весело болтали, — и в эти минуты я был счастлив, забывал, что через полчаса мне уходить.
С гордостью — в люди выхожу! — рассказал я ей о своем изобретательстве. Бемби сначала отнеслась с некоторым недоверие?*.:
— Почему же никто не сделал раньше, если так просто?
Меня и самого это смущало.
Ну знаешь, стекла эти получили недавно, а телевизоры в каждом доме, все довольны, производство налажено. Ну и когда уже изобретешь, все кажется простым. Радио разие сложно? Почему же его не изобрел еще Герц?
Вот и обиделся! Я же просто так. Я рада. Давай выдумывай, — она потрепала меня по голове. — Сделаешь свой телевизор, подаришь нам, а то у нас нет до сих пор. Правда.
Я давно уже слышал, что они не заводят телевизора из принципа: не хотят быть рабами ящика. Это сказала Бемби, но мне слышался голос мужа Миши. Она иногда повторяла его мнения.
Галя восхищалась моей идеей выше всякой меры, но мне было дороже мимолетное поощрение Бемби.
А у Гали как раз подошел день рождения. Она меня позвала — и я оказался единственным гостем. Мы танцевали при свечах, и было бы величайшей невежливостью ее не поцеловать. А когда она ответила на
