«Вот тупые головы», — подумали мы, обрадовавшись этому сигналу как дружескому жесту. Почему он был таким дружелюбным издали и таким высокомерным вблизи?
Похоже, он вернулся очень поздно в тот вечер и, если верить Сосиске, впервые произнес ласковое слово. Рано лечь спать ей не удалось: после ухода последнего клиента она помыла стаканы и бутылки, вытерла стаканы, дала воде стечь с бутылок, вышла на порог и стала смотреть на уснувшую деревню, на липы с листвой, шумящей под бесчисленными звездами, словно ручей.
Когда она услышала цокот копыт, то не успела из — за охватившего ее подсознательного счастья подняться к себе наверх, а Ланглуа был уже на площади.
— Чего не ложишься? — спросил он.
Она не ответила, и оба вошли в дом. Она повозилась еще немного, чтобы не сразу уйти, пока Ланглуа ставил коня в конюшню. Она подумала про себя: «Дам-ка я ему свечу. Небось не съест он меня!» Конечно нет, и даже наоборот! Он сказал ей:
— Давненько не судачили мы, как дела идут в мире, а, старушка? А они идут, — добавил он, — и очень даже быстро!
Он действительно ездил в Сен-Бодийо, и действительно по поводу свидетельства. Юрбен и госпожа Тим и в самом деле получили звание старшего егермейстера, или, как это еще называют, старшего инспектора охотничьего надзора.
Этот охотничий надзор стал приобретать для нас все более и более важное значение. Внутренне мы все обрадовались, что сможем теперь называть госпожу Тим госпожой старшей егермейстершей. А Юрбен… ну что ж, что касается его, мы посмотрим. Это могло зависеть от его взрывоопасности. Нужно было по крайней мере успеть хотя бы разглядеть, какой на нем будет костюм.
Как это ни странно, но, как оказалось, те, кто принял такое решение, обнаружили прекрасное знание людей. Юрбен словно только и ждал этого решения, чтобы превратиться в солидное тело. Он получил в свое распоряжение портного из 28-го африканского стрелкового полка, стоявшего гарнизоном в Сен-Бодийо со всем оружием и обозом. Целую неделю тот был занят только тем, что днем кроил, шил и подгонял форму, а по вечерам учил Онезифора-сына дуть в охотничий рог. Это было просто невыносимо. Они забирались на самую высокую площадку, и осенний ветер доносил до нас рыгание, пукание и душераздирающие стоны выбившегося из сил Иеремии. Да, в этом отношении три дня оказались для нас трудными. Но на четвертый день октябрьский ветер наполнился звуками, сладкими как мед, как темное вино, и мы услышали прекрасные хрипловатые модуляции. Дело в том, что вместо Онезифора играть стал некий Пьерлё-Брав из Понсона, бывший рожечник из военного оркестра, знавший все секреты этого инструмента.
Может быть, вы думаете, что при своем росточке Юрбен выглядел в форме смешным? Вовсе нет. Не забывайте о госпоже Тим. Она все проверяла опытным глазом, и господин Тим облачился в короткую куртку зуава, в которой грудь его гордо выпячивалась, а на ногах были длинные брюки со штрипками, ладно облегающие икры и бедра до самого кожаного пояса, расположенного выше, чем обычно. Все это удлиняло ноги, и он выглядел выше ростом. Костюм был сшит из эльбёфского сукна, тонкого и гладкого, цвета осенних листьев. На голове была тирольская шляпа с фазаньим пером.
— Главное — никаких финтифлюшек, — сказала госпожа Тим портному, который хотел наделать шнурочков, аксельбантов и эполет. Не захотела она даже, чтобы галуны, соответствующие его чину, были толще карандаша.
Все, что она сделала, было и красиво, и практично для перемещения в лесу, в горах, для верховой езды, под дождем и снегом: на брюки можно было надеть и гетры, и сапоги, а на куртку — накидку от дождя. И для парада лучше не придумаешь: тирольская шляпа с фазаньим пером всегда украшает мужчину.
Вернулась пора темных дней, пора снега, холода и смутного страха. Жизнь была не слишком веселая. Не могли мы забыть так скоро те времена, когда все оказались чем-то вроде овец в загонах у господина В. Вот почему свет в окне у Ланглуа вселял в нас уверенность.
Кстати, Ланглуа сразу же нашел, чем заняться. Ничего особенного в этой работе, конечно, не было. Наоборот, все было совершенно обычно. И соответствовало его новым обязанностям.
В том году холода особенно потрудились на некоторых затененных участках нашей территории. В районе Руссэ и лентского леса мороз крепко сковал сумрачные ложбины Буванта и Кордеака, заставив упрятаться всю живность или выгнав ее в другие места. Крестьяне Авера сообщили, что объявились волки.
Сначала они беззвучно шастали вокруг селений. То гуся утащат, то крольчатник разворочают, то козу задерут; бегали даже по следам почтальона и устраивали ночные концерты. В хлевах коровы и лошади топали, словно им хотелось станцевать сарабанду.
А раз у нас были теперь и главный егермейстер, и старший егермейстер, то стоило ли терпеть такое?..
— Разумеется не стоит, — сказал Ланглуа и уложил из карабина трех или четырех хищников.
То были довольно крупные двухлетки, до этого располагавшие большими запасами дичи в лесах Голконды, где никто не мешал им охотиться на жирных зайцев-русаков и на диких гусей. Здесь, конечно, ситуация была иная: наши гуси не дикие, и нам не хочется, чтобы с ними поступали так, как поступают с дикими. К тому же у нас есть овцы, козлята и телята, а потому у нас развилась подозрительность.
Выстрелы Ланглуа из карабина дали волкам это понять. Те урок усвоили. Впрочем, они были способны преследовать зверей по следам на большие расстояния; теперь, прежде чем отправляться на охоту и по возвращении с нее, они выходили на опушку леса и долго выли, как бы грозя деревне.
Но молодыми волками дело не ограничилось.
Однажды ночью кто-то вытащил и изорвал в клочья мешок с сеном, которым было заткнуто чердачное окно в конюшне Фюльжанса, и наутро там можно было увидеть впечатляющую картину! Лошади и корове ночной посетитель перегрыз горло и у обеих выел часть туши. Тринадцать овец были зарезаны, словно кто-то наслаждался, вонзая зубы в мясо сквозь шерсть. Четырнадцатой овцы в хлеве не оказалось, четырнадцатую просто унесли. Раны в трупе лошади и коровы свидетельствовали о мощных челюстях и небывалой решимости. Это не было делом волчат. Это был зверь, мало интересующийся тем, напишет о нем басню какой-нибудь Лафонтен или нет. То была работа старого разбойника. Причем такого, у которого есть кого кормить.
А если судить по прыжку, совершенному им с тушей овцы в зубах, чтобы вновь оказаться в окошке наверху хлева, то это явно был зверь, встречаться с которым в лесу не рекомендуется никому.
Заметьте, что все это было совершено в полной тишине, из чего можно сделать вывод, что зверь был очень уверен в себе.
Тем не менее Ланглуа три дня в одиночку ходил по его следам.
— Приличный волк, умеет себя преподнести, — сказал он наконец Сосиске и выкурил, сидя у камина, подряд пять трубок.
— У тебя есть праздничное платье? — спросил он затем у Сосиски.
— Конечно.
— Ну-ка, покажи.
Это было уже в ту пору, когда мы поняли, что у Ланглуа ничто не значит ничего. Сосиска пригласила его подняться в ее комнату и открыла сундук. Там лежало очень красивое праздничное платье, совсем не для нашей деревни, поэтому мы его никогда не видели, но в Тюильри, если верить рассказам, оно было бы к месту.
— Замечательно! — сказал Ланглуа.
Начал он с того, что вызвал к себе срочно егермейстера и его псаря и послал их в Авер, чтобы они устроили там засаду. Сам же направился на ферму Юрбена. В тот же вечер между площадками в Сен- Бодийо и нагорьем Авера, где засел егермейстер, началась великолепная перекличка охотничьих рогов. Были минуты, когда звук застревал в роге, да так, что мороз по коже продирал, даже когда знаешь, что это такое, — до того мрачной была эта древняя музыка.
Отменная штука — этот охотничий рог!
Я готов поклясться в этом, так как ничто другое не смогло бы так перепугать обитателей леса вокруг Авера, и Ланглуа успел сделать все, что задумал…
Я полагаю, что именно он распорядился организовать эти вечерние дуэты, эти ночные, такие
