личности. Вильям постоянно ловил на себе любопытные взгляды. Анна сидела абсолютно прямо, будто проглотила палку, и смотрела, не мигая, прямо перед собой.
— Ты совсем забыл свою семью, Вильям! — заготовлено произнесла она. — У тебя нет ничего святого! Я говорила с пастором…
— Не здесь и не сейчас… — начал было Вильям.
Но Анну уже понесло. Не обращая внимания на окружающих, она продолжала громко. Нарочито громко. В полный голос.
— Стыдись, Вильям! — негодовала она. — Сколько ночей ты провел с своей законной женой?
«Пять!» — чуть было не брякнул вслух Шекспир.
— Всего четыре! — начала рыдать Анна. — Мне стыдно в глаза соседям смотреть. Знаешь, что-о… говорят о тебе?
— Догадываюсь. — пробормотал Вильям.
Вокруг уже начали собираться любопытные. Вильям резко встал и обвел всех гневным взглядом. Все тут же заторопились по своим делам. Знали, с Вильямом лучше не связываться.
— Гамлет умер! — неожиданно сказала Анна.
Вильям сначала не понял. Сыграли только половину пьесы и принц Гамлет умирал только в конце спектакля.
— Бедный мой сыночек… — тихо заплакала она.
Сын Гамлет был худым, болезненным мальчиком.
Яркой молнией вспыхнуло воспоминание. В один из последних приездов в Стратфорд, Вильям потащил мальчика к небольшому водопаду, что располагался вблизи старой заброшенной мельницы. Решил преподать урок закаливания. По собственному опыту знал, сохранить здоровье можно только холодной водой.
Вильям раздел мальчика догола и сунул под ледяные струи водопада. Обычно молчаливый и застенчивый ребенок, прижав к груди руки с стиснутыми кулачками, широко раскрыв рот, орал на всю округу:
— А-а-а-а-а-а-а!!!
Он кричал так, словно все льды Антарктики, все торосы Гренландии, вьюги и снегопады далекой Сибири навалились на его худенькое тело.
Еще долгие годы в Лондоне, в самые неподходящие моменты, перед глазами Вильяма будет возникать бледное лицо сына, его расширенные от ужаса глаза и его тонкий голос:
— А-а-а-а-а!!!
— Бедный мой сыночек… — тихо всхлипывала жена Анна.
Вильям долго не мог поверить, но переспросить, выяснить подробности у него не хватило духа.
— Когда-а… — только и смог выдавить из себя Вильям.
Вильям смотрел вслед своей жене. Он был в театральном костюме и не мог побежать за ней по улице. Остановить, поговорить, успокоить… Она сутулилась и испуганно шарахалась от проезжающих мимо карет.
Сердце Вильяма было готово разорваться на части.
Уайт и Шеллоу сидели в пустом зале. Спектакль давно кончился, публика разошлась. Только друзья неподвижно сидели в креслах и смотрели на пустую сцену. На обоих навалилась глыба, именуемая «Гамлет» и просто раздавила обоих. Все планы, замыслы, проекты, связанные с «рождением» Шекспира, казались обоим теперь такими мелкими, суетными, ничтожными… Впервые за долгие годы друзья не спорили, не пререкались.
«Пора жениться!» — почему-то подумалось Шеллоу. «В самом деле! Найду какую-нибудь милую девушку и женюсь!».
«Надо жить! Надо продолжать жить!» — думал Уайт.
На следующий день после отъезда жены, Вильям забрал из театра половину своего пая и уехал в Стратфорд. Денег вполне хватило чтоб обустроить могилу сына и купить большой светлый дом с самом центре городка.
Пропасть между ним и близкими и раньше, в предыдущие его приезды была значительной. Теперь она стала неодолимой.
Жена бесконечно перекладывала и пересчитывала деньги, которые он ей дал. Или сидела и смотрела прямо перед собой в одну точку. Вильям готов был поклясться, что она мысленно пересчитывает его деньги, оставшиеся в театре. Больше эту старую женщину ничто не интересовало.
Дочери превратились в двух огромных и туповатых баб. Бесконечно ругались между собой. Как только появлялся он, замолкали. Смотрели в сторону. Отвечали односложно.
— Да… мистер Шекспир.
— Нет… мистер Шекспир.
Уже на второй день Вильям не мог находиться в доме более получаса. Он одевался и шел прогуляться по городу.
Прохожие не узнавали его. И он не узнавал никого из встречных. Это был абсолютно чужой ему город.
В доме пастора все было сделано топорно, увесисто. Пастор и Вильям сидели за крепким дубовым столом. Если по нему треснуть кулаком, он, наверняка бы, долго гудел, как барабан.
Когда-то пастор и Вильям были друзьями детства. И не сразу узнали друг друга. А когда узнали, долго хлопали друг друга по спинам и плечам и беспричинно смеялись, смеялись… Со стороны оба вполне могли сойти за сумасшедших. Совсем еще детьми, они мечтали стать Робин Гудами, грабить богатых и раздавать богатства бедным. Теперь же…
Теперь, сидя за столом и поминутно чокаясь глиняными кружками, ловили в лицах друг друга детские черты…
«А помнишь?», «А помнишь?»…
— А помнишь… — весело смеялся Вильям. — Первая любовь…
— … третья…. четвертая… — сощурившись, поддержал пастор.
— О, Джейн Остин! — воскликнул Шекспир. — Ты была моей…
— … восьмой любовью! — закончил пастор.
— В первой десятке, да!
— У меня она была, всего лишь, четвертой… — романтически вздохнул пастор. — Как-то уже под утро, уезжал я от нее верхом на лошади… Сидя задом наперед… чтоб на нее, стало быть, было удобнее смотреть…
— Посмотреть было на что!
— Она так трогательно махала мне с балкона ручкой…
— Могла бы не жадничать и помахать ножкой! — вставил Вильям.
Опять оба долго смеялись, показывая друг на друга пальцами.
Ближе к ночи, обнявшись за плечи, друзья тихо пели.
— Стало быть, не покорился Лондон? — неожиданно спросил пастор. — И все-таки, возвращаешься?
Вильям молчал. На него наваливалось нехорошее предчувствие. А своим предчувствиям, ощущениям, он верил бесконечно.
— Благословить тебя?
Шекспир отрицательно помотал головой. Потом вздохнул.
— Он меня сам благословит. Если захочет.
Вильям шел по ночному Стратфорду. Где-то далеко лаяли собаки.
«В Лондон! В Лондон! В Лондон!» — стучало у него в висках.
В тот же день, в Лондоне к «Глобусу» стремительно подкатила маленькая карета. Перед входом в театр лошадь резко остановилась, но дверцы кареты не раскрылись, опустилось только боковое окно.
— Эй, любезный! — громко крикнула Смуглая леди, не выходя из кареты. — Позови-ка Вильяма Шекспира! Да, поживей!
