Руководит департаментом Князь. Его так и величают окружающие. Николай Васильевич,/в столице все именуются по имени-отчеству, независимо от возраста/, не мудрствуя лукаво, записался на прием к самому Князю.
Объявил секретарю:
— Гоголь-Яновский, Николай Васильевич!
Юный Николай Васильевич абсолютно убежден, Князь встретит его с дружескими объятиями.
«Пожалуйте, Николай Васильевич, в наш департамент Юстиции, благородные люди нам всегда нужны».
Ах, какой простор для созидания! Сколько можно будет сделать добра! С честью послужить Человеку и Отечеству! Оберегать сирот, казнить неправых, спасать невинных!
Ждать пришлось несколько часов. Почти до темного вечера. Князь оказался лысым старичком с неприятными, красными, как у кролика глазами. И высокое вольтеровское кресло его не спасало.
— Чем могу, молодой человек? — прошамкал старичок, когда Николай Васильевич подал прошение.
— Ваше сиятельство, тешу себя мыслию послужить…
Князь вскинулся, оглядки Николая Васильевича с ног до головы.
— Тешите мыслию? А почерк вши плох. С эдаким почерком, молодой человек, ни в одном департаменте служить невозможно. Вместо букв какие-то «загогулины». Прошу прощения, мне недосуг.
«Загогулины»?! Другого подобный прием обидел бы и оскорбил. Не таков Николай Васильевич. С отцовским упрямством он пытается пробить головой стены. Одного департамента, другого, третьего…
И пробивает! Его принимают в департамент Уделов. Писцом.
«Плох тот писец, который не мечтает стать министром!» — успокаивает себя юный Гоголь. Только для покорения Северной Пальмиры этого явно недостаточно. И наш Николай Васильевич, летящей походкой направляется, (не куда-нибудь!), в контору Императорских театров. С намерением получить еще и место актера в прославленной труппе.
Днем служба в департаменте, вечером игра на сцене, ночами плодотворное сочинительство. Все идет по Плану. Тщательно продуманному еще в гимназии. Разработанному во всех деталях.
Кабинет князя Сергея Сергеевича Гагарина, директора императорских театров, являл собой почти музей. В глаза бросалась роскошь. Картины, статуэтки. Правда, все какое-то пыльное, запущенное.
— Какую просьбу имеете изложить?
Голос у князя Гагарина барственный, с легкой картавинкой, но глаза насмешливые. Что обнадеживает.
— Я желал бы поступить на сцену.
— Ваша фамилия, Гоголь-Яновский? Так, кажется? Почему двойная? Какого вы звания?
Николай Васильевич подошел чуть ближе и доверительно объяснил. Собственно, он из дворян. И фамилия его Гоголь. А Яновский, это… это просто так. Неизвестно зачем.
Князь Гагарин обрадовано улыбнулся. Манера выражаться, да и сам облик юноши его явно забавляли.
— То-есть, как это… «неизвестно зачем»?! — понизив голос, спросил он. Оглянулся по сторонам и даже подмигнул Гоголю.
Николай Васильевич мгновенно включился в еще непонятную игру.
— Яновского, ваше сиятельство… — тоже понизив голос, зашептал юноша, — поляки выдумали. В Варшаве. А я русский дворянин. И даже поместье имею. В Полтавской губернии.
Для большей убедительности Гоголь тоже подмигнул Гагарину.
— Дворянин и вдруг… на сцену?! — в притворном ужасе вскричал князь Гагарин.
— У меня талант! — скромно ответил Гоголь.
— На какое амплуа рассчитываете?
— На трагическое.
Князь Гагарин долго молчал. Пытался даже хмуриться.
— Комическое вас никак не устроит? — наконец спросил он.
— Никак невозможно-о! Именно, трагедия! — воскликнул юноша. И тут же добавил. — На худой конец, драма!
Князь Сергей Сергеевич Гагарин понимающе кивнул.
Просмотр состоялся через два дня. Юный Гоголь предстал пред ясны очи трех вершителей судеб русского театрального искусства. Великой актрисы Екатерины Семеновны Семеновой, не менее великого Петра Андреевича Каратыгина, и инспектора сцены Александра Ивановича Храповицкого.
Все трое сидели в абсолютно пустом зале. А на сцене стоял худой юноша. С длинным носом и странной фамилией — Гоголь.
Едва начав монолог Ореста из «Андромахи», только еще войдя в нужное состояние с надлежащими завываниями и вскриками, юный Николай Васильевич услышал из зала нечто странное.
Звенел колокольчиком нежный смех Семеновой, гулко ухал басом хохот Каратыгина, квакающим баритоном поддерживал их Храповицкий.
Продолжая монолог, все набирая обороты, Николай Васильевич никак не мог взять в толк, что собственно смешного в его чтении?
Наконец Каратыгин не выдержал, хлопнул в ладоши.
Юный Гоголь остановился, начал всматриваться в зал.
Великая Семенова утирала платочком слезы, Храповицкий цепко держал обеими руками живот, будто боялся, что тот отвалится. Сам Каратыгин махал на Гоголя обеими руками:
— Довольно-с… Довольно-с!!!
— Вы… нас уморили-и… — чуть не плача, заявила Семенова.
Юный Николай Васильевич все понял. Он повернулся и, гордо вскинув голову, стремительно ушел со сцены.
«Хвалу и клевету приемлю равнодушно!» — мыслил он, быстро шагая по людным улицам. Прохожие расступались перед ним.
В Петербурге много жителей, но мало читателей. Истинных ценителей поэзии вообще кот наплакал. Ничем другим юный Гоголь не объяснял тот факт, что в книжных лавках за месяц (?!) не был продан ни один экземпляр поэмы «Ганс Кюхельгартен».
Юный Николай Васильевич человек действий. Тут же нанял извозчика, объехал книжные лавки и забрал все до единого экземпляры «Ганса». И весь вечер топил ими печь в нанятой квартире. Натопил до такой степени, пришлось даже окна раскрывать на ночь.
«Знали бы вы!» — шептал юный Гоголь, глядя на равнодушный, ночной город. «Сколько на свете необычайного, интересного! Знали бы, что у алжирского бея под самым носом шишка! И он чихает на дню не менее ста раз кряду! Не спали бы бездумными снами!».
«Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают».
Всем известно, Александру Сергеевичу Пушкину кот ученый разные сказки говорил. У Николая Васильевича Гоголя тоже объявился кот. Не меньшей учености. И само собой, говорящий. Так уж у нас на Руси повелось, коты почти сплошь существа говорящие. Правда, не до каждого двуногого они снисходят.
Собственно, нельзя сказать «объявился». Объявился как раз Николай Васильевич. Он снял дешевую мансарду на Большой Мещанской, Кот соответственно там уже проживал.
Первое время Николай Васильевич и внимания на хвостатого не обращал. Мало ли котов в Петербурге. Достаточно ночью прислушаться, чтоб убедиться в их неимоверном количестве.
Сидел как-то вечером за очередным сочинением Николай Васильевич, сосредоточенно работал. Пока
