его резко улучшилось.
Друзья, не теряя времени, бросились собирать вещи.
Прощание с Селифаном было коротким. И по-мужски сдержанным. Недовольно хмурясь и глядя в сторону, Селифан неожиданно заявил:
— Рим спасли коты!
Николай Васильевич искренне удивился, но Селифан стоял на своем. Дескать, это его предки спасли Рим. Не какие-то там гуси, (все ото миф!), а вот именно коты. Каждая собака знает, голоса у котов значительно пронзительнее. А гуси едва слышно щебечут.
Словом, Селифан просил передать поклон его далеким сородичам. И строго наказал. Питаться регулярно и только качественными продуктами. Горло не застужать. Спать на правом боку. И все такое. Он присмотрит за квартирой. И за рукописями. Пусть Николай Васильевич даже не беспокоится. До его возвращения никаких катаклизмов не случится. Он, Селифан, будет на страже.
Селифан оказался прав. Котов в Риме было значительно больше, нежели самих итальянцев. А никаких гусей и в помине не было. Коты, самых разнообразных пород, окрасок и расцветок, были абсолютными хозяевами во всем городе. Ходили, где хотели, не соблюдая никаких правил. Могли в любом открытом кафе вспрыгнуть на столик и стянуть любой понравившийся кусок, И попробуй им сделать замечание! Тут же на тебя обрушится вал возмущения, (и даже гнева!), всех, оказавшихся поблизости итальянцев, К этому трудно привыкнуть, Но постепенно Николай Васильевич и Саша Данилевский привыкли.
Устроились друзья в разных квартирах. Каждый на свой вкус. Саша Данилевский с головой окунулся в проблемы своего здоровья. Даже медицинские книги и справочники начал читать. Пил живительную тернийскую воды, принимал грязевые ванны и совершал длительные прогулки по окрестностям Вечного города.
Николай Васильевич безвылазно сидел за письменным столом. Сразу же по приезду, на него, подобно извержению Везувия, раскаленной лавой и горами пепла навалилась неутолимая Жажда. Жажда писания. Дни и ночи пролетали мгновенно, подобно страницам рождающейся поэмы.
Даже на шумных улицах Рима Жажда оборачивалась Фантасмагорией. То вдруг пышнотелая итальянка, торговка фруктами, перестанет улыбаться в свои сорок два зуба и, наклонившись, доверительно спросит. На чистейшем русском языке:
— А зачем тебе, батюшка, мертвые души? Хочешь, я тебе лучше пеньку продам? Или хмеля? Замечательный хмель уродился…
Или тучный официант в открытом кафе, вдруг с грацией бегемота наступит на ногу и сиплым голосом, (опять же на чистом русском языке!), сообщит прямо в лоб:
— Вам требуется мертвых душ? Могу продать. По сто рублей за штуку. У меня этого народа предостаточно…
Николай Васильевич уже и удивляться перестал.
Гоголь стоял, опираясь рукой о холодную, шершавую стену. То, что он услышал из разговора двух господ, чуть отставших от группы туристов из России, повергло в шок.
— Слышали? Пушкин погиб! Убит на дуэли…
Николай Васильевич не мог вздохнуть, не мог пошевелиться. Его трясло в холодном ознобе. Сердце поднялось в груди почти до самого горла и, судорожно стуча, готово было выскочить наружу…
Затряслись и закачались стены древнего Колизея… волнами набегали с востока, из России черные тучи…
Пять дней пролетал Николай Васильевич в постели. По его лицу постоянно текли слезы. И только на шестой день он смог сесть за письма на Родину…
Михаилу Петровичу Погодину…
«… Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина…»
Петру Андреевичу Плетневу…
«… Никакой вести хуже нельзя было получить из России. Все мое высшее наслаждение жизни исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я воображал его пред собою…»…
Гоголь уже более года проживал в Риме. Позади период безденежья, когда приходилось ограничивать себя даже в еде. Слава Богу, выручил Плетнев, прислал целую тысячу рублей за проданные в России сочинения. Да Жуковский выпросил у самого Государя пять тысяч, тоже не остался в стороне. Но деньги, пустяки. Бог дал, Бог взял. Мысли Николая Васильевича не всегда радостны.
Работа над поэмой застопорилась.
В такие моменты Гоголь долго идет по Риму на север и сворачивает на улицу Сикста, где на горе проживает великий русский художник Александр Иванович Иванов.
О его, еще неоконченной картине «Явление Христа народу» уже много лет говорит весь Рим. Это будет нечто!
У Александра Ивановича нет других занятий. Ни жены, ни детей, ни особых пристрастий. Есть только картина. Он всегда в работе. Дописывает, меняет композицию, переделывает отдельные фрагменты. Пытается достичь невозможного — совершенства.
Николай Васильевич заходит в просторную мастерскую, здоровается с хозяином и усаживается на привычное место у стены, напротив картины. Так они молчат часами. Один работает, другой созерцает.
— На Родину нельзя возвращаться с пустыми руками. Что-то сделать надобно. Что-либо значительное. Долги возвращать надобно.
Гоголь кивает. Он вернется в Россию с законченной поэмой.
«И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: „черт побери, все!“ — его ли душе не любить ее?».
Без Пушкина Петербург пуст. Холоден и неуютен. Но надо жить. Надо продолжать жить. И завершать главное дело жизни.
Роман-поэму «Мертвые души».
Слухи о Фантастическом, гениальном романе уже давно циркулировали по городу. Николай Васильевич не изменял своей давней привычке, при каждом удобном случае читал вслух отдельные главы и куски друзьям-литераторам. Все сходились в едином мнении. Миру вот-вот явится незаурядное произведение.
И литературный мир застыл в напряженном ожидании.
Толи в силу природной скромности, толи в силу каких других причин, решил Николай Васильевич (на пробу!), напечатать несколько глав «Мертвых душ» в самом неказистом петербургском журнальчике. Название того журнальчика для потомков не сохранилось. А вот Цензор. Цензор носил бороду, странную фамилию Голохвастов и славился литературной всеядностью. Пропускал что угодно. А тут…
Неодобрительно оглядев сидящего на плече у Николая Васильевича Селифана, Цензор сходу завел какой-то дикий разговор:
— Вот бы вам какую повестушку накропать, Николай Васильевич! Насчет наших властей, что-нибудь эдакое… Можно замахнуться даже на… (Тут Цензор выразительно потыкал пальцем вверх). У меня и название заготовлено. «Бодался бычок с баобабом»! Как? Намек чувствуете?
Гоголя ничуть не вдохновила идея Цензора. Он отрицательно помотал головой.
А что касаемо поэмы, Цензор и вовсе понес околесицу.
— Тут у вас одна маленькая… заковырка, Николай Васильевич! Вот, самое главное! Тройка, птица-
