Александр совершенно забыл, что шпага театральная, бутафорская, деревянная и не сможет причинить бродяге сколько-нибудь серьезного ущерба. У него давно уже все в голове перемешалось. Театр и жизнь, фантазии и реальность.
Маркель в свою очередь не стал дожидаться нападения, оттолкнулся от стены и, рыча, двинулся на Дюма. Александру не оставалось ничего другого! Он отбросил букет в сторону, схватил шпагу обеими руками и, что есть силы, треснул наступавшего бродягу прямо по голове! Шпага переломилась пополам!
Неизвестно, чем бы закончился этот поединок, но тут на счастье, одновременно со всех сторон распахнулись окна вторых этажей. На улицу понеслись вопли разбуженных обывателей:
— Мерзавцы! Негодяи!
— Господи! Дайте хоть чуточку поспать, умоляю!!!
— Немедленно прекратите! Вызовите жандармов!
Большинство жителей тихой улочки были в ярости и гневе. Из окон полетели остатки ужинов и уж вовсе самые неподходящие для метания предметы. На голову Маркеля вылилось целое ведро воды. С противоположной стороны полетел даже чей-то ночной горшок. К сожалению, он не достиг цели, пролетел мимо и, ударившись о мостовую, раскололся на мелкие части.
Бродяга-провинциал, явно непривыкший к подобной реакции столичных жителей, схватился за голову и, втянув голову в плечи, поспешно ретировался.
Александр Дюма, не обращая внимания на возмущенные вопли, торжественно раскланялся во все стороны, поднял с мостовой оброненный им букет и, вставив в ножны остаток шпаги, достойной походкой продолжил свой путь.
Правда, и он аплодисментов в свой адрес не слышал. В спину ему неслись те же угрозы и проклятия, что в адрес бродяги.
Через полчаса на пороге квартиры актрисы мадемуазель Марс Александр и думать забыл о каком-то бродяге.
Впрочем, в объятиях такой красавицы, каковой являлась несравненная мадемуазель Марс, любой забудет не только какого-то ничтожного бродягу, но и, наверняка, свое собственное имя. Потому неудивительно, что Александр совершенно забыл, поначалу он направлялся к актрисе Луизе Депрео. Просто, выходя из темного переулка, свернул не направо, как следовало, а налево.
Но теперь это уже не имело значения.
Премьера пьесы Александра Дюма «Генрих Третий», как, впрочем, и все предыдущие его пьесы, поразила Париж. Легкость в обращении с «историческим материалом», искрометный юмор и неистовый темперамент подкупали даже самых искушенных зрителей.
Такого, блистающего драгоценностями партера, Комеди-Франсез еще не видела. Принцы, принцессы, дамы полусвета, писатели, художники. В одной из лож были замечены даже Беранже и Гюго. Что удивительно. Ведь всем известно, писатели не читают чужих книг, художники не смотрят картин своих коллег, а чтоб затащить драматурга на премьеру своего товарища по перу, нужно приложить недюжинные усилия.
Во втором антракте издатель Жирардэн и теперь уже бывший, (экс, так сказать!), соавтор Александра Дюма, Огюст Маке оказались стоящими рядом в центре вестибюля.
— Замечательный вечер! — с довольной улыбкой заметил Жирардэн, имея ввиду премьеру спектакля.
— Знаменательный день! — громко сказал Огюст Маке. Он явно имел в виду нечто совершенно иное.
В ответ на удивленно поднятые брови издателя, он с самодовольной улыбкой снисходительно пояснил:
— Знаменательный день для меня! Отныне я работаю только на себя самого. С Дюма покончено.
— Думаю, это не слишком сильно огорчит Александра.
— Мне больше нет дела до какого-то Дюма! — раздраженно бросил Огюст. — Скоро Парижу явится новый великий писатель, Огюст Маке! Запомните этот день.
— Стало быть, с литературной поденщиной покончено? — едва заметно улыбнувшись, спросил Жирардэн.
Но Огюст Маке едва ли услышал. Он уже явно примерял на себя манеры и повадки «великого писателя». Надменным и слегка презрительным взглядом окидывал театральную публику.
— Маке умер! Да здравствует Маке! — громко и даже как-то торжественно провозгласил Огюст Маке.
Гуляющие по вестибюлю недоуменно оглядывались на него. Но Маке этого не замечал. Был выше недоуменных взглядов. В буквальном смысле, бегал глазами поверх голов, будто рассеянно кого-то искал.
«Однако-о!» — подумал Жирардэн. «У него амбиций и честолюбия на десяток писателей. Такие обычно плохо кончают».
Осень в Париже время исполнения желаний.
Подловила подлая парочка известного писателя на женщину. Ищите женщину — девиз Франции! А чего ее искать? Подходящую всегда найти можно. Были бы деньги.
Прекрасным осенним вечером Александр брел по тихой улочке к центру города. Стояла та самая пора, которой обычно поэты посвящают свои шедевры. Над крышами домов висела легкая дымка, она будто легкой паутиной окутывала весь город.
Неожиданно из темного переулка к Александру подскочила худенькая заплаканная цыганка. И теребя его за рукав, жестами, (очевидно, от рождения была немая!), попросила помочь. Из ее бессвязных жестов Александр понял одно, женщина нуждается в помощи.
Какой француз откажет женщине! И Александр Дюма, ни секунды не мешкая, ринулся в темный переулок кого-то там спасать. Хотя, спасать впору было уже его самого.
В переулке, рядом с повозкой, запряженной кобылкой каурой масти, Дюма увидел омерзительную сцену. Уже знакомый ему «мышонок» поставил перед собой на колени пышнотелую цыганку и душил ее обеими руками. Причем, делал это как-то вызывающе, демонстративно. С наглой ухмылкой, поглядывая на приближающегося Александра.
Полногрудая цыганка умоляюще смотрела на Александра своими огромными, красивыми, темными глазами. И явно от страха не могла вымолвить ни слова.
«Достойна пяти баллов! По моей двенадцатибальной шкале!» — успел подумать Александр. И во всю силу легких крикнул:
— Эй, ты! Мерзавец!!!
И в ту же секунду получил чудовищный удар сзади по голове. В глазах у него потемнело. Хороводом заплясали яркие звезды. Они то выстраивались в фигуру Белой Медведицы, то образовывали Созвездие Скорпиона. Потом звездный хоровод в голове у Дюма погас, и его сознание погрузилось в полнейшую темноту.
Голова Александра гудела, как колокол Собора Богоматери. Руки и ноги были туго связаны кожаными ремнями. Вдобавок, поверх всего тела он был опутан толстыми веревками. Он лежал на спине в повозке и каждой мышцей ощущал неровности дороги. С кляпом во рту, он не мог издать ни звука.
Сквозь дырку в пологе, он видел только кусок голубого неба, да слышал мерный топот лошади. Наверняка, каурой кобылки.
Топот копыт, непрерывная тряска и головная боль.
Волнами наплывали воспоминания…
— Знаете ли вы математику? Алгебру?
— Нет, генерал.
