глазами, будто хотел съесть. Полчаса стоял в неподвижности, как столб у дороги по имени «Владимирка».
Веста уже начала задремывать в своей конуре-ящике, когда Левитан неожиданно громко закричал:
— Картина хороша, успех будет!
И бросился обнимать Нестерова. Тот отбивался, как мог и бубнил невразумительное:
— Бог кистью водил!
Вообще, Нестеров нормально разговаривать не умел. Всегда именно бубнил. Чтоб понять, что он хочет сказать, Весте всегда приходилось очень напрягаться. И пахло от него почему-то древесными стружками и столярным клеем. Хоть он тоже, как Левитан, был художником.
Веста отворачивалась к стене и вспоминала прошедшее лето…
…В лесу куковала кукушка. Софья Кувшинникова остановилась посреди поляны и, рассеянно улыбаясь, начала вопрошать:
— Кукушка! Кукушка! Сколько мне жить на этом свете?
«Это не Кукушка, а Кукух!» — мрачно подумала Веста. «Откуда ему знать, сколько кому жить. У него своя забота, подозвать подругу. Он уже гнездо соорудил, вот и старается».
Но Софья Кувшинникова этого явно не знала. Она стояла посреди поляны и, рассеянно улыбаясь, загибала на руках пальцы.
… Через два года Софья Кувшинникова бросится выхаживать какого-то, совершенно незнакомого ей, одинокого больного человека. Она заразится сама и буквально растает, как свечка в несколько дней…
Ждать Весте на поляне пришлось довольно долго. Софья насчитала уже больше сотни лет и явно перешла на вторую сотню.
Лично Веста была убеждена, они с любимым Левитаном будут жить очень долго. И умрут в один день.
Почему-то в лесу вспоминался очень нелепый случай.
Тем днем хозяин выкинул форменную глупость. Они втроем гуляли вдоль Волги и любовались видами. Левитан взял с собой ружье. Когда Софья присела на скамейку под деревом передохнуть, он зачем-то подстрелил чайку. Положил возле сидящей на скамейке Софьи и сказал трагическим голосом:
— Я имел подлость убить чайку! Кладу ее у ваших ног!
Вообще, чаек Веста недолюбливала. Визгливая, противная птица. Питается исключительно отбросами. Но все равно, подстреливать ее не было никакого смысла. Она не фазан, не тетерев и не кряква.
Люди делают очень много глупостей!
К вечеру втроем пошли в лес хоронить чайку. Очень торжественно. Только духового оркестра не хватало. Софья даже слезу пустила. И пообещала все рассказать Чехову. Мол, сюжет для небольшого рассказа. Левитан постоянно извинялся и поклялся, ничего такого он себе больше не позволит.
Той суровой зимой Веста только и делала, что вспоминала весну. В ушах постоянно звучал гомон птиц из садов и рощиц, шебуршание жуков в пробивающейся сквозь еще холодную землю траве, в нос наплывали запахи молодых, только что лопнувших почек. Веста дремала. Глазеть на бесконечные морозные узоры на огромных окнах мастерской вовсе неинтересно. Она закрывала глаза. Чаще всего видела один и тот же дурацкий сон. Черный жук в траве внезапно увеличивался в размерах, обрастал шерстью и превращался в огромного черного кота, который нагло помахивая хвостом, убегал от нее по длинной извилистой тропинке. Веста со всех лап бросалась за ним, но никак не могла догнать. «И вечный бой! Покой нам только снится!»
Черный кот внезапно резко останавливался, оборачивался, разевал розовую пасть, вставал на задние лапы и… превращался в Левитана. Приходилось просыпаться и переворачиваться на другой бок. Веста давно заметила. На левом боку всегда одна глупость снится. Устраиваясь удобнее на правом боку, Веста бросала взгляд на хозяина. Всю зиму она видела одну и ту же картину.
Левитан стоит за мольбертом и пишет. Той зимой он работал сразу над двумя полотнами. Посреди мастерской стояли два мольберта. Он постоянно переходил от одного к другому. И обе картины назывались «Золотая осень».
Однажды, когда его не было дома, Веста села между мольбертами и начала сравнивать. Насчитала более пятнадцати различий, хотя на той и на другой была самая обыкновенная осень. Почему Левитан назвал их одинаково? Непонятно!
Антон Чехов уезжал на Сахалин. Провожали двое-трое знакомых. И Веста с Левитаном. Перед вагоном по платформе сновали купцы в солидных картузах, мещанки с мешками, крестьяне в домотканых одеждах, тоже с мешками за плечами.
Левитан стоял рядом с Антоном, поскольку решил ехать с ним, проводить до Сергиевого посада. Времени до отхода оставалась совсем немного. Провожающие молчали, все уже было сказано. И вдруг со стороны вокзала показалась фигура доктора Кувшинникова, мужа Софьи. Он шел вдоль вагонов прямо к Чехову. Провожающие как по команде скосили глаза на Левитана, (всем были известны его отношения с женой доктора), но художник никак не отреагировал.
Доктор Кувшинников подошел к Чехову, обнял и торжественно вручил флягу с коньяком.
— В дорогу! От нас с Софьей! — улыбаясь, сказал он.
Все провожающие облегченно выдохнули. Явно ожидали совсем другой развязки. Чехов поблагодарил и спрятал флягу в карман.
— Клянусь, распечатаю ее только на берегу океана!
Возникла неловкая пауза, нарушил которую все тот же Кувшинников. Он дружелюбным тоном обратился к Левитану:
— Давненько не виделись, Исаак Ильич! Заходите. В моем доме вам всегда рады. Ваш талант для нас источник радости…
Этих слов Веста не слышала. Она стояла в купе вагона на задних лапах, выглядывала в окно и очень волновалась за Левитана. Как бы они с Чеховым не опоздали и не отправили ее одну на Сахалин. Но все закончилось и в этот раз благополучно.
Провожающие одновременно заговорили. Звякнул третий раз колокол. Чехов и Левитан едва успели вскочить в вагон. Провожающие долго махали им вслед.
Слухи о необычайной картине Левитана «Омут» начали гулять по Москве еще задолго до ее написания. Баронесса Вульф, в имении которой гостил художник с Софьей Кувшинниковой, (и разумеется с Вестой!), ежедневно оповещала письмами всех знакомых. Левитан пишет «Нечто»!
Картина действительно получалась необычной. И нетипичной для уже сложившегося известного пейзажиста. Во-первых, размеры! Целых четыре аршина, вместе с рамой. Он никогда не писал таких больших полотен. Во-вторых, сюжет был навеян мотивами «Русалки» Пушкина. С подсказки баронессы Вульф. Что не очень несвойственно пейзажистам вообще, Левитану в частности. И в третьих, Левитан писал «У омута» прямо с натуры. Без предварительных этюдов, «без пристрелки». Что тоже крайне редко встречается в среде живописцев.
Письма баронессы ходили по рукам, пересказывались из уст в уста, читались вслух в гостиных и салонах. Москва художественная волновалась.
Веста была очень довольна. Каждое утро картину, точно икону, грузили на огромную тележку и везли к старой мельнице. Левитан и Софья толкали тележку. Вернее, тянули ее за веревки, как заправские бурлаки с картины Репина «Бурлаки на Волге». Веста бежала впереди и указывала точное направление, чтоб не сбились с пути. Потому что смотрели они только друг на друга.
Пока Левитан писал, Веста постоянно прогуливалась возле воды, взад-вперед, и напряженно ожидала появления чёртенят. Собственными ушами слышала, «в тихом омуте, чёрти водятся!». Знала, они размером с кошку или небольшую собаку. Тоже с хвостом, но почему-то с рогами на голове. Как у коровы. То-то хозяин обрадуется, когда она вынырнет из воды, вылезет на берег, отряхнется и положит к его ногам чёртенка. Несколько раз она уже делала «стойку» у самой воды, превращалась в сжатую пружину, но все бестолку. Заловить хотя одного чёртенка так и не удалось.
