цвету форму. Вместо шинелей, носили 'гимнастическую' рубаху, как пояснили 'севастопольцам' офицеры 'попаданцы', а шинели имели в скатках, по уставу, перед атакой, оставляемых в выкопанных стрелковых ячейках перед позициями противника. Малозаметное на фоне местности обмундирование, против принятых в начале второй половины девятнадцатого века красивых, ярких мундиров и русских войск и войск союзников, подчеркнутых белыми перевязями патронных сумок и ранцев, выглядело совсем невзрачно.
Потом продолжили обсуждение указа государя Александра Благославенного, о том, что в походе надобно постоянно носить шинели, чтобы мундиры не приходили в негодность. Вызывавшее наибольшее число вопросов у офицеров шестнадцатого года обмундирование солдат пехотных полков, постоянно в жаркую погоду носивших шинели, получило объяснение:
- Тринадцатого мая восемьсот семнадцатого года - для облегчения солдата в походе и для сохранения его амуниции, постановлено, чтобы в это время он всегда был в шинели ...
- Простите капитан! Но ведь летом жарко!
- Государь Александр Благославенный, в ноябре семнадцатого года, при обсуждении введенного описания пехотной амуниции, в ответ на возражения Барклая, предлагавшего не определять четко, что в походе солдату быть именно и только в шинели, а разрешить иногда быть и в мундирах сказал, а значит повелел: 'Портить мундиры в походах невместно, прежде бывало, что русские войска, столь блестящие на смотрах, в походах походили на нищих'. С тех самых пор и ходят солдаты в походе летом в шинелях.
- А мундиры?
- А мундиры, прапорщик, лежат на складах! Дабы не портились и не трепались!
- Понятно! А я думал, почему матросы на батареях в рубахах, а солдаты в шинелях!
- Именно поэтому! Мундиры бережем!
Через некоторое время, имевшиеся в составе батальонов немногочисленные кадровые офицеры 'образца четырнадцатого года', попросив слова перед собранием, захотели спеть 'Журавля'. 'Предки', осторожно поглядывая на своих командиров, не понимали, что сие означает. Прапорщики шестнадцатого года тоже с большим интересом хотели послушать 'Журавля', про которого они, безусловно, слышали от своих командиров в школах прапорщиков.
- Соберемтесь-ка, друзья,
Да споем про журавля!
Первым пропел известные строки подполковник Аристарх Матвеевич Майков, вполне смирившийся с ролью командира 'засадного отряда', по плану Логинова размещавшегося в глубине обороны. Прикинув шансы наступающей стороны, подполковник вполне отдал дань уважения к этому 'старшему прапорщику'. Огневой мешок союзникам он вполне оценил с первого взгляда, а возражал штабс-капитану, исключительно из того, что сам хотел придумать такой план боя. Аристарх Матвеевич, остро завидовал штабс-капитану, но вместе с тем отдавал ему должное.
Подполковнику стали подпевать всего два кадровых офицера имевшихся в Еланском полку и оказавшихся в это время рядом с ним. Хорунжий Корнеев, неизвестно откуда доставший двухрядку, моментально подобрав мотив, стал подыгрывать.
Начнем с первых мы полков -
С кавалергардов-дудаков.
Жура, жура, мой,
Журавушка молодой.
Кавалергарды дудаки ,
подпирают потолки
Жура, жура, мой,
Журавушка молодой!
Разодеты, как швейцары,
царскосельские гусары,
Кто мадеру пьет без меры?
Это конногренадеры!'
После первых нескольких куплетов, подпевать припев которых стали все без исключения и 'севастопольцы' и прапорщики и подпоручики 'военного времени', общее отношение к гвардейцам и кавалеристам , что века девятнадцатого, что века двадцатого, стало единодушно. А Майков продолжал под звук гармони Корнеева выводить свое отношение к тем, кто получил и в его мире, и в мире, куда он попал, счастливый билет в круг элиты со стороны 'серой' армейской пехоты:
Из полков же самый тонный -
То лейб-гвардии полк Конный.
Жура, жура, мой,
Журавушка молодой!
А кто в бабах знает толк?
Это славный Конный полк!
А кто строен, очень мил?
Это желтый кирасир.
Кто в старушках знает толк?
Кирасирский синий полк.
Все красавцы и буяны
Лейб-гвардейские уланы.
Кто в Европе первый лгун?
То лейб-гвардии драгун.
Появившийся после обхода позиций Логинов, услышав совершенно нецензурный куплет
Кто кобыл е...т ужасно?
То лейб-гвардии запасный!
решил прекратить это безобразие, сделав знак рукой Корнееву, чтобы он прекратил играть, и когда господа офицеры вошедшие во вкус остановились в песнопениях, сначала высказал свое отношение как он выразился к 'презрительным' песнопениям по отношениям к гвардии и к кавалерии, потом попросил хорунжего подобрать музыку, запел старинную песню Николаевского Кавалерийского училища, существовавшую чуть ли не со времен Лермонтова, послужившую основой для множества подражаний от казаков до инженеров:
Едут поют юнкера гвардейской Школы
Трубы, литавры на солнце горят
Лейся песнь моя, лю-бимая
Буль-буль-буль бутылочка казенного вина
Наш эскадронный скомандовал 'смирно!'
Ручку свою приложил к козырьку
Справа повзводно сидеть молодцами
И не горячить понапрасну коней
Тронулся, двинулся, заколыхался
Алою лентою наш эскадрон
Справа и слева идут институтки
Как же нам, братцы, равненье держать?
Здравствуйте, барышни, здравствуйте, милые
Съемки у нас юнкеров начались
Съемки примерные, съемки глазомерные
Вы научили нас женщин любить
Съемки кончаются, юнкера прощаются
До чего ж короткая гвардейская любовь!
Несколько офицеров подпевали. Остальные подхватывали второю строфу припева. Про буль-буль бутылочку казенного вина все стали горланить уже совершенно неприлично. А при окончании столь тепло проведенного вечера, хорунжий Корнеев после подначек молодых офицеров, просивших казачью песню,
