что?
— Дисциплина! — не моргнув глазом, ответил Суржик.
— Труд! — подняв вверх указательный палец, заявил директор. — Все беды, преступления, извращенчества от лени. От безделья! Если воспитанник ленится…
— В карцер?
— Без колебаний!
Суржик сделал вид, будто что-то отметил в своем блокноте.
— Меня интересуют выпускники? Как складываются судьбы? Кто кем стал?
— По разному.
— Есть, кем гордиться?
— В должности директора я всего четыре года. Не скрою, отдельными выпускниками можно гордиться. Нашу «Аллею Славы» наблюдали?
— Почему среди них нет звезды эстрады Надежды Соломатиной?
— Да, какая она «звезда»? — поморщился Варфоломеев-Евстигнеев.
Директор зачем-то оглянулся по сторонам и навалился грудью на стол.
— Не для печати. Строго между нами.
Суржик понимающе кивнул. Тоже чуть наклонился к «Евстигнееву». То бишь, Варфоломееву.
— Позорная страница нашего учреждения. Насквозь аморальная девица! Порочная и распущенная! С двенадцати лет вступала, понимаешь, в незаконные половые взаимоотношения. Есть свидетели. Её даже в специнтернат собирались оформлять. Неудивительно, что она на эстраде оказалась. Самое ей там место.
— Не любите эстраду?
Евстигнеев-Варфоломеев чуть не задохнулся от возмущения.
— Вы что, телевизор не смотрите!?
— Очень редко, — успел вставить Суржик.
— Распущенность хуже, чем на западе! Сплошные педерасы и эти, которые женщина с женщиной! И главное, все крупным планом показывают! В цветном изображении! Вы что там себе в Москве думаете? Куда мы призываем нашу молодежь!? Где будет наше светлое будущее!? — грозно вопрошал начальник Варфоломеев-Евстигнеев.
«Думал, такие уже вымерли!» — мелькнуло в голове Суржика. «Вместе с дирижаблями и двухместными велосипедами!».
— Мне говорили, Надя Соломатина не такая, — с самым искренним сомнением в голосе пробормотал Валера.
— Не такая!? — возмутился начальник Варфоломеев-Евстигнеев. — Она как раз еще хуже других остальных! Три раза побеги устраивала. Индивидуальные и даже групповые. Все задокументировано. Могу ознакомить…
— Верю на слово! — с беспредельной искренностью заявил Суржик.
— С двенадцати лет, понимаешь, в половые взаимоотношения вступала!
— С кем? — не выдержал Суржик.
— С нашим участковым милиционером. Его за это понизили в должности…
«Куда уж ниже-то?» — промелькнуло в голове у Суржика.
— Ее собирались оформить в специнтернат. Гонзалес воспротивилась.
— Гонзалес — это…
— Прежняя директриса, — поморщившись, сообщил Варфоломеев-Евстигнеев. — Развела тут, понимаешь, демократизацию. Танцы, шманцы, обжиманцы…. Соломатина у нее в любимчиках ходила. Это, в какие ворота!? С ума сойти можно! Я только после армии девушку поцеловал первый раз…
«И последний!» — мысленно усмехнулся Валера.
— А она!? Несмываемое пятно! На весь трудовой коллектив! Эта Соломатина здесь такие, понимаешь, эстрадные концерты закатывала! Перед моим вступлением в должность восстание организовала, устроила настоящий бунт!
— Бессмысленный и беспощадный? — уточнил Валера. Перед его глазами мгновенно возникла Надя. На баррикадах, с обнаженной грудью и со знаменем в руках.
— Не понял! — нахмурился директор.
— ОМОН вызывали? Или обошлись своими силами?
— Я тогда еще в должность не вступил.
— Какая причина? — любопытствовал Валера. — Не с бухты-барахты, бунт!
— Гонзалес их ненаглядную решили уволить. Уже приказ был подписан, — недовольно морщась, продолжил Варфоломеев-Евстигнеев. — Они и взбесились. Забаррикадировались в главном корпусе, грозились поджечь здание. Думаете, кто был у них главной заводилой?
— Догадываюсь, — усмехнулся Суржик.
— Рыжая потому что, — вздохнул Варфоломеев-Евстигнеев. — Все рыжие стервы.
— Так уж и все?
— Бог шельму метит! — убежденно заявил Варфоломеев-Евстигнеев. — Если собираетесь писать о нашем учреждении, могу предоставить список достойных кандидатов.
— Значит, о Соломатиной вы ничего не знаете? Не следите за ее судьбой?
— Мы отреклись от нее! — жестко ответил Варфоломеев-Евстигнеев. — Всем коллективом! Провели открытое собрание, проголосовали и отреклись! Единогласно!
— Воздержавшихся не было? — уточнил Суржик.
— Единогласно! — повторил Варфоломеев — Евстигнеев. — Направили в Министерство культуры открытое письмо. Приложили протокол общего собрания нашего коллектива.
Суржик топал к воротам по «Алле Славы» детского дома с ласковым названием «Журавлик». Портреты выпускников славного заведения поголовно отличались густыми бровями и жесткими глазами. Валера непроизвольно бубнил себе под нос «Марсельезу».
На обратном пути из Волоколамска Суржик заехал к себе на дачу. С единственной целью. Бывшая жена Вера уже несколько месяцев доставала с просьбами — воздействовать на сына. По ее словам, Игорь сейчас на распутье. Как Витязь перед камнем с вариантами. «Направо пойдешь.… Налево пойдешь…». Не доезжая до Истры, Суржик свернул к писательскому поселку.
Перед особняком стояла его собственная «Нива». С распахнутыми дверьми. Опять сын Игорь без спроса взял машину, негодяй. Ведь водит отвратительно, хуже некуда. Рискует и красуется, мерзавец.
Дверь «Титаника» тоже была распахнута настежь. Уже в прихожей Суржик услышал из подвала вялое цоканье. Цок-цок, цок-цок…. Как капли нудного дождя. Кап-кап…. Наверняка, сын Игорь играет со своей девицей в настольный теннис, больше некому. Честно говоря, сын Игорь чудовищно раздражал Суржика. Балбес, двадцать два года и ни черта не делает. Не учится и не работает. Все мечтает какой-нибудь аферой заработать миллион и уехать в Америку. Конечно, сам виноват, распустил парня до последней степени. Вот он и бездельничает, бьет баклуши, проматывает отцовские денежки. И девицу себе подобрал под стать. Такая же длинная, худая, как селедка, и такая же вялая. И стерва. Каждый раз норовит ему какую-нибудь завуалированную пакость сказать. Вдобавок она еще и косоглазая. В тусовке сына косоглазие почему-то считается эротичным, сексуальным. Валера не понимал этих глупостей. Если косоглазишь, иди к врачу, мигом исправят. И никакая сексуальность здесь ни при чем.
Суржик спустился в подвал, остановился в дверном проеме. Так и есть! Игорь со своей девицей перекидывались через сетку шариком. Играли как-то вяло, уныло, будто выполняли бесполезную работу. Девица напялила на себя мини почти до пупа и туфли на высоченных каблуках. Ноги ее оставляли желать лучшего. Были явно кривоватыми. Короче, она довольно сильно раздражала Суржика. Он даже мысленно не называл ее по имени. Только «она». Звали ее то ли Виола, то ли Лола, то ли Виолетта! А может это вовсе не имена, а клички. Они все сейчас под кличками. Игорь и девица были оба в одинаковых военных рубашках защитного цвета. Тоже глупая мода.
— Все кисните? — с порога спросил Суржик.
— Ага, — кивнул головой сын. — Все киснем. А ты все суетишься?
