– Мы вам не свои, – сквозь зубы сказал Лисоцкий.
– Ах, оставьте ваши лозунги! – сказал Передряго. – Мой папаша был не свой вашему папаше, это я еще допускаю. Но мы-то тут при чем? Не правда ли, молодой человек? – обратился он ко мне.
– Не знаю я вашего папашу, – буркнул я.
– И напрасно, – заметил Передряго. – Штабс-капитан Его Императорского Величества Семеновского полка Иван Передряго. После того, как он отправил мою мать с младенцем, то есть со мной, в Париж, я не имею о нем известий. Вероятно, его расстреляли, как это было у вас принято.
– И правильно сделали, – сказал Лисоцкий.
– Вы так считаете? – спросил Передряго, делая плавный поворот у собора Святого Петра. – Мы приехали! Вот вам Ватикан, прошу!
Лисоцкий с отвращением отсчитал бывшему соотечественнику лиры, и мы подошли к собору. На ступенях собора стоял хорошо одетый старик. Перед ним находился перевернутый черный цилиндр, на дне которого поблескивали монетки.
– Вы русский? – прямо спросил Лисоцкий старика.
– Как вы угадали? – надменно сказал старик.
– Фу ты черт! – воскликнул Лисоцкий и плюнул на ступени собора.
– А вот этого не следует делать, батенька, – строго сказал нищий. – Вы не в Петербурге.
– И не стыдно вам попрошайничать, да еще на паперти католического собора?! – вскричал Лисоцкий, в котором вдруг заговорили национальные и православные чувства.
– Как вы могли подумать? – возмутился старик. – Я демонстрант. Я собираю средства на ремонт русской церкви. Я хочу обратить внимание папы на неравенство католической и православной общин.
– А-а... – сказал Лисоцкий и, оглянувшись, выдал несколько монеток старику в поддержку наших христиан. Я расценил это как акцию против папства.
Убедившись, что старик идеологически безопасен и вообще почти наш, мы с ним поговорили. Как только он узнал, что мы едем в Бризанию, он тут же нас перекрестил.
– Храни вас Господь, – сказал он.
– Зачем? – дружно удивились мы.
– Это никогда не помешает, – сказал старик. – Особенно в Бризании.
– Вы тоже были в Бризании? – спросил Лисоцкий.
– Упаси меня Бог, – сказал старик.
И он поведал нам историю своего дяди. Его дядя был популярным священником до революции. У него был образцовый приход, дом, сад и собственный выезд. И вот однажды, незадолго до русско-японской войны, дядя с семьей снялся с насиженного места и укатил в Бризанию. Говорили, что перед этим он получил какое-то письмо. Дядя уехал в Бризанию миссионерствовать. С тех пор о нем не было никаких вестей.
– Как его звали? – спросил Лисоцкий, доставая записную книжку.
– Отец Александр, – сказал старик. – Александр Порфирьевич Зубов. У него было трое сыновей и дочь.
Лисоцкий все эти сведения записал. Дружески распрощавшись со стариком, мы пошли в посольство. На ходу мы обсуждали новые данные о Бризании. Показания старика косвенным образом подтверждали информацию, полученную от Рыбки. Это касалось прежде всего религии. С какой стати, спрашивается, православный поп кинется в черную Африку? Вероятно, его позвал религиозный долг.
В посольстве нас встретил Черемухин с билетами на самолет.
– Здесь полно русских! – шепотом сказал он.
– Знаем, – сказали мы.
– Учтите, что не каждый русский – советский, – предупредил Черемухин.
– И не каждый советский – русский, – сказал я. – Не учи ученого, Паша. Это мы еще в школе проходили.
Рим – Мисурата
Самолет улетал поздно ночью. В римском аэропорту мы прошли через какие-то камеры, которые нас просвечивали на предмет выявления бомб. Кроме того, нас придирчиво осматривали полицейские. У меня оттопыривался карман. Полицейский указал пальцем на карман и спросил:
– Вот из ит?
– Ля бомба, – пошутил я.
Полицейский что-то крикнул, и все служащие аэропорта, находившиеся рядом, попадали на пол, закрыв головы руками.
– Чего это они? – удивился я.
– Шутки у тебя дурацкие! – проорал Черемухин и запустил руку в мой карман. Оттуда он вынул яйцо. Это было наше русское яйцо, сваренное вкрутую еще на «Иване Грозном». Между прочим, Черемухин сам его сварил и засунул мне в карман, чтобы я не проголодался.
Полицейский поднял голову, увидел яйцо и улыбнулся.
– Не шути! – сказал он по-итальянски.
После этого мы проследовали в «боинг», двери закрылись, и самолет вырулил на старт, чтобы взлететь с Евразийского континента. Стюардесса пожелала нам счастливого полета, моторы взревели, и мы оторвались от земли.
Если вы не летали на «боинге», ничего страшного. Можете себе легко представить. Внутри там так же, как на наших самолетах, только немного фешенебельней. Черемухин сидел у окна, Лисоцкий рядом, потом сидел я, а справа от меня сидел человек с лицом цвета жареного кофе. И в длинном халате. На русского не похож.
Как только мы взлетели, Черемухин с Лисоцким уснули. А я спать в самолете вообще не могу. Я физически чувствую под собой пустоту размером в десять тысяч метров. Поэтому я откинулся на спинку кресла и принялся наблюдать за пассажирами.
Мой сосед прикрыл глаза, сложил ладони и повернулся ко мне, что-то шепча. Я думал, это он мне, но потом сообразил, что сосед творит намаз. То есть молитву по-мусульмански. А ко мне он повернулся потому, что я сидел от него на востоке.
Мусульманин долго разговаривал с Аллахом, чего-то у него клянча. Я совершенно успокоился относительно его происхождения. Он никак не должен был быть русским. Хотя мог быть азербайджанцем или узбеком.
Он закончил намаз и открыл глаза.
– Советик? – спросил я его на всякий случай.
Он сделал рукой протестующий жест. При этом как-то сразу разнервничался, задергался и стал озираться по сторонам. Я широко улыбнулся и сказал внятно:
– Мир. Дружба.
Он вдруг захихикал подобострастно, погладил меня по пиджаку и показал жестами, чтобы я спал. Я послушно прикрыл глаза, продолжая между ресниц наблюдать за мусульманином.
А он, не переставая нервно трястись, откинул столик, находившийся на спинке переднего кресла, и принялся шарить руками в своем халате. Потом он вынул из халата какую-то железку и положил ее на столик. Следом за первой последовала вторая, потом еще и еще. Он совсем взмок, рыская в халате. Наконец он прекратил поиски, еще раз быстренько сотворил намаз и начал что-то собирать из этих железок.
Мусульманин собирал крайне неумело. Он прилаживал детали одна к другой то тем, то этим боком, пока они не сцеплялись. Потом переходил к следующим. Вероятно, он забыл инструкцию по сборке на земле и теперь зря ломал голову.
Постепенно контуры механизма, который он собирал, стали мне что-то напоминать. И как только он стал прилаживать к механизму железную палку, просверленную вдоль, я узнал автомат. Это был наш автомат Калашникова, который я учился собирать и разбирать с закрытыми глазами еще в институте, на военной подготовке. Железная палка была стволом. Мусульманин промучался с ним минут пять, а потом приступил к ствольной коробке. Он ладил ее так и сяк, тихо ругаясь на своем языке, пока я не схватил у него автомат и не приладил в одну секунду эту самую коробку.
