себе...
Из меня лезли какие-то обрывки вузовского курса философии. Что-то из Канта, кажется. Причем измененного до неузнаваемости.
Отец Сергий наконец понял, куда я гну:
– Господь учит нас о единстве формы и содержания.
– Пусть учит, – согласился я.
– Что значит – пусть? – раздраженно сказал Зубов. – Он учит! И не нуждается в вашем согласии.
– Я хочу сказать, что Россия...
– Не трогайте Россию! – истерически вскричал Зубов.
– ...Россия с запада и юга выглядит неодинаково, – закончил я. Я чуть было не сказал «изнутри».
Вятичи сидели подавленные, тихие, потерянные. Обманутый маленький народ.
Патриарх встал с кресла, сделал шаг ко мне и неожиданно положил ладонь на мой лоб. Я думал, что он меряет температуру. Но Зубов вдруг громко сказал:
– Объявляю подданным Бризании! – и тихо добавил только для меня: – Чтобы Россия у вас не двоилась, голубчик!
Потом он меня перекрестил и сунул полусогнутыми пальцами мне по губам. Достаточно больно. Со стороны это выглядело как поцелуй руки Отца.
Покончив со мной, патриарх проделал ту жу процедуру с моими попутчиками. Огонь костра освещал их искаженные лица. Они были похожи на мучеников инквизиции.
Таким элементарным путем Отец Сергий привел в порядок нашу точку зрения.
– Молебен окончен! – объявил патриарх и зашагал к дому.
Вятичи зажгли от костра факелы и небольшими группами разошлись кто куда. В самой многочисленной и оживленной группе была наша Кэт. Скоро тут и там на полянах вспыхнули небольшие костры. Молодежь стала веселиться.
– Что будем делать? – спросил генерал.
– Спать, – предложил Лисоцкий. – У меня голова раскалывается.
– Пошли искать гостиницу, – сказал Черемухин.
– Мы уже не гости, – сказал я. – Мы свои. Нам нужно строить дом.
Генерал опять выругался. А потом пошел в сторону избы Отца Сергия. Лисоцкий с Черемухиным потянулись за ним. Я сказал, что погуляю немного, подышу свежим воздухом.
Я ходил по ночным джунглям, неслышно приближаясь к полянам. Высоко горели костры. Юноши и девушки сидели вокруг них, обнявшись и мерно раскачиваясь. Широкие плоские листья каких-то растений нависали над кострами и дрожали в потоках горячего воздуха. Искры взлетали столбом в ночное небо Бризании. Вятичи раскачивались в такт стихам. У одного из костров молодой человек, прикрыв глаза, читал:
Киевляне
Грустно мне стало от этих песен без музыки, от этого потерянного племени, от этой непролазной глухой ночи. И я пошел спать.
Патриарх разместил нас у себя в избе. Когда я пришел, генерал уже похрапывал, а Лисоцкий нервно ворочался с боку на бок на подстилке из лиан. Я лег рядом с Черемухиным и спросил, какие новости.
– Завтра уезжаем, – сказал Черемухин.
– Билеты заказали? – спросил я.
– Петя, я вот никак не пойму – дурак ты или только притворяешься? – прошептал Черемухин мне в ухо.
– Какие могут быть сомнения? – спросил я. – Конечно, дурак. Мне так удобнее.
– Ну и черт с тобой! Мог бы вникнуть в серьезность положения, – сказал Черемухин и отвернулся от меня.
Перед сном я попытался вникнуть в серьезность положения, но у меня ничего не вышло. Я устал и уснул.
Проснулся я ночью от непривычного ощущения, что кто-то стоит у меня на груди. Я открыл глаза и увидел следующее. Отец Сергий в своей рясе поспешно снимал с полки иконы. Генерал стоял рядом и светил ему свечкой. Возле меня на спине лежали испуганные Лисоцкий с Черемухиным, держа на груди по тому Пушкина. Такой же том лежал на мне. Это было то самое собрание сочинений, которое мы привезли из миража.
Том генерала валялся на его подстилке.
– Бог с вами, – говорил Отец, заворачивая иконы в холщовую ткань. – Оставайтесь! Только не выпускайте молитвенники из рук. Иначе будет худо.
За окнами избы слышались приглушенные крики.
В избу вбежал курносый президент, который встречал нас на аэродроме, и воскликнул:
– Отец! Они прорвались!
– Иду, иду! – отозвался патриарх, упаковывая иконы в старинный кожаный чемодан.
– Что будем делать с англичанкой? – спросил президент. В это время в сенях послышались возня, потом звук, похожий на звук пощечины, и крик:
– Пустите!...
Это был голос Кэт. Я, естественно, вскочил с томом Пушкина в руках, на что генерал досадливо сказал:
– Лежи, Петя! Не до тебя!
В избу ворвалась Кэт. Сзади ее держали за руки, но она энергично освободилась и прокричала в лицо Отцу:
– Я не англичанка, к вашему сведению! Я русская!
– Ах, мадемуазель, при чем здесь это? – сказал президент.
– Что вы хотите? – спросил Отец.
– Бежать с вами, – сказала Кэт. – Остаться в Вятке. Навсегда.
– Ишь ты... – покачал головой патриарх.
– Отец, разреши ей остаться, – раздался из сеней хор мужских голосов.
– Нам нужны русские мужчины, а не женщины, – сказал Отец. Потом он взглянул на нас и поморщился. – Нет, это не мужчины, – сказал он.
– Я справлюсь, – героически заявила Кэт.
– Хорошо, – махнул рукой патриарх.
Кэт подскочила к нему и поцеловала. Потом она подлетела к нам, сияя так, будто сбылась мечта ее жизни. Может быть, так оно и было.
– Прощайте! – сказала Кэт. – Я вас никогда не забуду.
Глаза у нее горели, а тело под туникой извивалось и дрожало. Скифская дикость проснулась в Кэт, наша англичаночка нашла свое счастье. Сильные руки юношей подхватили нашу попутчицу, и мы услышали за окном ее радостный вольный смех.
– Прощайте, господа! – сказал Отец. – Желаю вам благополучно добраться до России... В чем сомневаюсь, – добавил он прямо.
Мы что-то промямлили. Отец вышел. Президент вынес следом его чемодан. Через минуту шум на улице затих. Потом он снова возник, но уже с другой стороны. Это был совсем другой шум. Непонятная речь, свист и топот.
– А что вообще происходит? – наконец спросил я.
– Ложись! – скомандовал генерал, как на войне.
Я лег с книгой. Генерал лег тоже. Мы лежали, как покойники, с молитвенниками на груди, смотря в потолок.
Пролежали мы недолго. Скоро в избу ворвались какие-то люди, голые до пояса и в шапках. В руках у них были копья.
