— Нет, в копировальной.
— В копировальной телефона нет!
Еще раз затянулась. Если хочешь кого довести до белого каления, сигарета — лучший помощник.
— Я. В копировальной. Комнате, — отчеканила Кимберли.
Завелась уже. Вот же твердолобая! Я решил промолчать. Хотелось отвесить ей, конечно. Я одиннадцать раз уже говорил: некурящие не терпят застоялой табачной вони. Курить в офисе — в буквальном смысле отгонять клиентов. Все одиннадцать раз Кимберли пожимала плечами и сообщала: «Я никакой вони не чувствую». Невероятно, сколько всего терпишь за кусок красивой жопы!
Вместо лекции о вреде курения спросил: «В чем дело?»
Еще раз затянулась. Выдала наконец: «Тебе коп звонил, который главный где-то там».
— Нолен?
— Угу.
— Чего хотел?
— Тебя хотел. К себе в офис, как только прибудешь в город.
А, Бонжуры вовсю занялись списком. Настоящие, солидные, деловые люди.
— Отлично! Ну, бывай, малышка. Люблю, целую. Пока.
Я швырнул мобильный на сиденье рядом, поскреб раздраженно нос. И живо представил отчаяние и злость Кимберли, сидящей в пустом офисе. Одиночество стриптизеркам тяжело переносить. Я скривился — ну и черт с ним, чего про это думать! Неприятное лучше обойти и зашагать, насвистывая, дальше. Да мне все по фигу. Если человек по натуре добрый, то вытерпит невероятную кучу пакостей. Вот я их и творю, а человек молча терпит, боится сломать то, чего в действительности и нет.
Все-таки придется что-то делать — и чем скорее, тем лучше. Ведь Кимберли в меня влюбилась. По уши.
Раддик — любопытный городишко. Ограничение скорости появилось за милю до того, как возник повод к нему. По обочинам — растрескавшиеся тротуары, через равные интервалы — боковые улочки направо и налево, расчерчено квартальными клетками на манер пятидесятых. Но домов нет — только заросшие пустыри, там и сям — одинокое дерево. До боли напоминает Детройт.
Мертвая белка на дороге, в траве запуталась игрушка из блестящего желтого пластика. Мальчишка молотит битой по грязи. Даже граффити на заброшенном фундаменте без стен провинциально-унылое: «Все по хер, всех на хер!»
Как бы я хотел все это забыть, но ведь постоянно напоминают! Казалось бы, я лучше других подготовлен к таким наплывам из прошлого. А вот черта с два. Куда ни поеду, куда ни пойду — ведь вижу, замечаю, снова и снова тыкаю в кровавый мозоль памяти.
Очередной обломок арсенала Соединенных Штатов, выкинутый за ненадобностью.
Я миновал оживленную бензоколонку, заброшенный автомагазин, белое здание Церкви Третьего Воскресения и наконец въехал в город.
Бог мой, что за куча хлама! И это говорю я, живущий в гребаном Ньюарке!
Должно быть, я ошибся с поворотом. Заехал в фабричный район, к череде мертвых заводов. Первый напомнил груду заброшенных дырявых контейнеров — коробки строений, обшарпанных, зияющих пустыми окнами. Второй — ободранный скелет из ржавых двутавровых балок.
Я ощутил смутное разочарование: хоть бы руины были поживописнее — поплотнее, с дырами в крепких когда-то кирпичных стенах, с завалами и гнилью. На диккенсовский манер. А тут — облезшие стандартные цеха среди пустырей. Современность, мать ее. Даже ветшает все одинаково.
Свернул в проулок, проехал назад. Добравшись до центра, вздохнул с облегчением. Кто-нибудь когда-нибудь точно напишет оду дешевым супермаркетам, и я охотно пролью сочувственную слезу. Как я понимаю, люди всегда устраивали вокруг себя гнуснейшее, отвратительнейшее уродство и прекрасно с ним уживались. Жители Раддика выглядели на редкость тупо — не иначе вырождение из-за неизбежного в таком захолустье родственного спаривания в течение нескольких поколений. Такой вот я высокомерный свинтус из мегаполиса. Впрочем, мне все люди кажутся тупыми. Я на них смотрю, как звери глядят на человека. Дескать, эй ты, парень, который на гориллу похож, на голове у тебя с шерстью как надо, но почему морда облезла?
Полиция гнездилась в непомерно огромном здании. Позже я выяснил: в лучшие времена населения в Раддике было втрое против теперешнего. Что, как оказалось, сыграло немаловажную роль и в моем деле.
Само собой, Нолена на месте не было, и мне пришлось торчать в вестибюле, наслаждаясь обществом пузатого дежурного сержанта. Знаете, есть такой тип прирожденного вахтера, они всю жизнь глазеют настороженно. Зенки выпученные по-жабьи. Наверное, он и закрыть их толком не может. Самый вид для копа, ей-же-ей. Он меня вчистую донял. Я аж вздохнул с облегчением, когда мой мобильный запиликал аккордами из «AC/DC».[10]
— Мэннинг, — изрек я вместо «алло».
— Привет, Апостол! Это Альберт. Я к тебе в подходящее время?
— Вполне. Я как раз брожу бесцельно по «Уол-марту». — Я подмигнул глазеющему сержанту.
Альберт Феллоуз — типичный книжный червь, социопсихолог из Университета Нью-Йорка. Ему я позвонил вчера вечером, выискивая в Интернете информацию о «Системе отсчета», оставил послание на автоответчике. Я подобные знакомства холю и лелею и очень ценю. Поскольку в точности помню, что мне говорят, я дорожу теми, кто способен сказать нужное. А взамен поставляю время от времени мешочек травки. Вы не представляете, как много ученых мужей западают на травку. А поскольку про мир криминала они, бедные, знают лишь понаслышке, то радуются куреву, как малые дети.
Несомненно, про «Систему» Альберт ничего не слыхал, но узнать был не прочь. Позвонил якобы сообщить: работает, исследует и заинтересован, но на самом-то деле из чистейшего любопытства. Не терпелось вызнать, что я уже разведал и где сижу. Я ему описал все в подробностях, снабдив свой рассказ комментариями.
— Альберт, да это же полная чушь! — сказал ему, подытоживая. — Мир на пять миллиардов лет старше? И в это можно серьезно верить?
Я подмигнул копу еще раз, и лупоглазый скот наконец отвернулся.
— Да кто на такое западет?
Из трубки донеслось приглушенное хихиканье.
— Стол, ты зря считаешь, что сектанты — люди ущербные. Глупые, слабовольные — уж не знаю, как ты еще про них думаешь. На самом-то деле они лучше образованы и с более высоким коэффициентом умственного развития, чем основная масса населения.
— А толку? — перебил я. — Пусть сто раз умные, но чтобы поверить Баарсу, надо полностью свихнуться.
— Стол, тут мы уткнулись в проблему с небоскреб величиною. Как думаешь, отчего психологи и психиатры мучаются, определяя вещи вроде «иррациональных верований»? Да за пределами повседневного опыта и здравого смысла все человеческие верования иррациональны. Понимаешь — все! Заверни в обертку поцветастее, сунь нам пораньше — вот мы и поверим.
Ну, по-своему я это и так уже понял. Да и застарелый цинизм дарит чудесную способность переваривать сколь угодно дрянные новости.
— Значит, хотим мы или нет, а всегда в чушь какую-нибудь верим?
— Именно, друг мой. От колыбели до могилы.
Отключился я, думая про фото «мертвой Дженнифер» в моем бумажнике. И вдруг обнаружил: сержант снова уставился, кисло выпучившись, будто я пятно грязное на стене. Тут я наконец не выдержал.
— Ну что смотришь, приятель? Кончился запас овса и сена?
— А?
Но тут на сцену вышел Калеб Нолен.
Правило номер один частного сыска: нежно и страстно целовать полицейскому начальству зад. В
