одновременно. Кивнул им понимающе, откинулся в кресле.
— И что же случилось?
Они рассказали — история прямо-таки из телешоу о жизни звезд. Все безоблачно, гладко, талантливо и замечательно.
Люди всегда делают из жизни роман. Не попросту описывают, как было и что стало, а непременно покрутят, заострят то, пригладят это. Да, конечно, — любопытная девочка, все всегда получалось, первая, лучшая… да не о дочери они рассказывают, а превозносят свои родительские умения и воспитательские таланты. И намекают одновременно: мол, не такая она, чтобы во все тяжкие… конечно: что бы ни случилось с их драгоценной дочерью, к ним, супругам Бонжур, это не имеет ни малейшего отношения. Помянули осторожно некую «слабость к музыкантам» — само собою, как ни воспитывай, как ни смотри, а от посторонних влияний взрослеющую дочь оградить — увы! — невозможно.
Я чуть удивился, когда они помянули секту. Если красивые дочери ступают на дорожку, не обозначенную в родительском атласе, как правило, виной тому наркотики. По словам миссис Бонжур, Дженнифер нашла «их» в Интернете, еще когда училась в школе. Не сказав ничего маме с папой, стала их «удаленным приверженцем», к первому году колледжа продвинулась до «посланника», распространителя «их» воззваний. Затем принялась посещать «их» воскресные сборища, все реже навещая дом. После бросила медицинский колледж и перебралась жить в Усадьбу — пристанище секты в юго-восточной Пенсильвании, близ местечка Раддик — типичного захудалого городишки «Пояса ржавчины».[4]
— Как же «они» называют себя? — осведомился я наконец.
До сих пор Бонжуры, будто из средневекового предрассудка, упорно не хотели именовать погубителей дочери, говоря «они», «их», «им». А после моего вопроса сделались угрюмыми и озабоченными. Я уж ожидал: вот-вот прошепчут, озираясь: «Волан-де-морт»,[5] или «Саурон»,[6] или вроде того.
— …Они зовут себя «Системой отсчета», — выговорила наконец Аманда.
— Никогда не слыхал. Во что они верят?
Она скривилась.
— По ним, этот мир… в общем, он нереальный.
— Разве не со всеми религиями так? — ляпнул я, не удержавшись.
— Джонатан, дорогой, лучше ты объясни, — сказала миссис Бонжур раздраженно и пояснила мне, слегка стесняясь: — У него степень по философии.
Другие, так же стесняясь, говорят о мужниных проблемах с выпивкой.
— Это культ, типичный для нью-эйдж,[7] — поведал Джонатан. — Раскрытие человеческого потенциала и прочее в том же духе. Такие называют харизматическими культами.
Как я впоследствии узнал из Сети, харизматический культ — это когда секта собирается вокруг одного всевластного гуру. И что в классификации культов такие занимают крайнее, весьма неприятное место.
— Вождя их зовут Ксенофонт Баарс. Хотите — верьте, хотите — нет, но он бывший профессор философии из Беркли.
— Вы говорите так, будто одно это делает его виновным.
— Именно!
— Каждый может стать вождем секты, профессор в том числе. Что же здесь плохого?
— Да то, что он не вождь, а гнусный мошенник и убийца! — выкрикнула миссис Бонжур.
То ли из-за неожиданной свирепости ее выкрика, то ли из-за слова «убийца» в комнате повисла неловкая тишина.
— Моя жена имела в виду: верования этого культа слишком… экстравагантны и несерьезны для человека с образованием Баарса. Мы думаем, он попросту оболванивает людей ради денег и, хм, секса, — пояснил сухо мистер Бонжур.
— Экстравагантны? Что вы имеете в виду?
— Они считают: мир вот-вот кончится.
Не слишком оригинально. Конечно, профессор философии во главе секты — нетривиальный оборот. А в остальном… разве не все свихнувшиеся на религии вещают: конец, дескать, близок и всем надо то и се?
— И когда для них мир кончится? — спросил я вежливо.
— Через пять миллиардов лет.
Надо же. Я изо всех сил постарался не расхохотаться.
— Вы имеете в виду, когда Солнце нас проглотит?
— Именно. Только Баарс сумел убедить приспешников в том, что эти пять миллиардов лет уже прошли. Наша Земля старше — и вот-вот перестанет существовать.
Я даже и щеки потер, стараясь прогнать ухмылку. Посмотрел на супругов, ошарашенных и подавленных каждый по-своему, не только потерей, но и самой возможностью лишиться дочери из-за настолько чудовищной глупости.
— Я вас понимаю, — изрек я сурово и важно.
Видит бог, я уж всякого абсурда навидался. При моей-то профессии нелепости сыплются гуще, чем помидоры в неудачливых комедиантов. Конечно, трагедия остается трагедией, какой бы глупостью ни сопровождалась. Горе и смерть всегда бьют в сердце, проламываются к самому нутру сквозь все случайное, нелепое, абсурдное. Но у жизни есть скверная привычка с какой-то извращенной регулярностью преподнести настоящую беду в завершение анекдота. Мы всё ожидаем шекспировских страстей, а вокруг большей частью бесчисленные версии шоу Джерри Спрингера[8] — жалкие, дешевые, грязные.
Немногие умирают красиво.
Я глянул на фото Дженнифер, прислоненное к моей настольной лампе — дешевой подделке в стиле ар-деко. Рядом с ней глумливо красовался еще не открытый счет. Я видел сквозь пластиковое окошечко треть адреса и имя «Апостол Мэннинг», крупное, нагло попирающее законы перспективы.
Меня вдруг будто ледяной иглой укололи.
Сам не понимаю, как и откуда, но пришло ясное, твердое убеждение: Дженнифер Бонжур мертва. Наверняка убитые горем родители тоже это понимают.
Если б я знал, сколько раз еще в этом деле ко мне придут подобные же внезапные озарения…
Я порасспросил супругов про полицейское расследование, ожидая услышать череду жалоб. Почти все приходящие ко мне недовольны полицией — либо потому, что у самих рыльце в пушку, либо из-за чрезмерных ожиданий. Когда дело идет о пропаже, почти всегда рассказывают про полицейское безразличие, некомпетентность, а если очень разозлены, то прямо обвиняют в должностных преступлениях. Лично я ничего против копов не имею. Полицейские не боги и не гении — обычные люди, забегавшиеся, занятые, со своими соображениями выгоды и невыгоды, с множеством правил и предписаний, со своей неповоротливой бюрократией и нелепостями, ею производимыми.
Мне случалось посмотреть на эту машинерию изнутри, я ее знаю.
Но оказалось — знают ее и Бонжуры. Они не жаловались. Глава местной полиции помогал, утешал и обнадеживал, сделал все возможное и даже больше — но бесполезно. Имя этого добросовестного шефа полиции — Калеб Нолен. Славный, честный Калеб Нолен. Он опросил всех двадцать семь «системщиков». По их словам, Дженнифер ушла из Усадьбы с «системщиком» по имени Энсон Уильямс вечером, около половины девятого. Пошли они в бар «Легенды», где оба любили потанцевать. Путь был неблизкий, две с половиной мили среди заброшенных фабрик, но оба, по-видимому, ценили прогулки, свежий воздух и лишний шанс поговорить без помех. Энсон и Дженнифер дружили, но любовниками не были. Свидетели показали: оба танцевали и пили где-то до половины двенадцатого. Охранник сказал: уходя, Дженнифер выглядела слегка подавленной и расстроенной. Как показал Энсон, ее почти весь вечер мучила головная боль, и в конце концов Дженнифер решила уйти. Энсон якобы уговорил ее вызвать такси, но, по словам охранника, она ушла пешком, направившись в сторону Усадьбы.
Но туда она так и не пришла.
Согласно записям на мобильном телефоне, Энсон звонил ей в три минуты первого и в семнадцать
