В общем же — о боги, как грустно».
В кухне было очень тихо. Телефон не звонил. И бледный февральский день закатился куда-то за крышу дома напротив, который теперь, когда тополя стоят без листьев, виден во всей своей плоской очевидности.
Я должен ей позвонить. Теперь уже я должен, а не она мне.
Но что я ей скажу? Что так вот и отдыхаю на кухонном диване, в сиденье которого прячу свою несколько потускневшую звезду? Нет, не сейчас. Чуть позже. Я кое-что еще могу до этого сделать.
19. Вампир по фамилии Валек
В этот раз я не рискнул вызывать Гришу Цукермана на холодную улицу, а сам пришел в редакцию. Ту самую — «Сити-экспресс». Внутрь. Никогда не следует это делать: место, где раньше мне было не так уж плохо (что-то платили, как-то кормили), сейчас смотрится пыльно… жалко… смешно. Куда я угрохал столько месяцев своей жизни? Чем занимался?
На входе ко мне отнеслись с неловкостью: ветеран охраны смутно помнил мое лицо, но раз теперь меня положено пускать только по пропуску… Он пустил, но отвел мне место на лестнице, возле давно забытого уборщицами окна, вызвал Гришу.
Который пришел с первого этажа походкой хозяина, не узнал меня и украсил нос очками, до того болтавшимися, как всегда, на шнурке.
— Для того чтобы носить очки, мало быть умным — надо еще плохо видеть, — как бы между прочим заметил он, рассматривая меня. — Да, знаете ли, Сергей, это хорошо. Такое пальто, такая шляпа… Не буду спрашивать, сколько стоит, я очень деликатный человек, замечу только, что в этом наряде вы похожи, как бы сказать, на такого вампира из средневекового европейского городка. Лет этак пятисот от роду, но хорошо выглядящего, не голодного. По фамилии Валек.
— У вампиров есть фамилии? А имя?
— Ну, имя — Сергей, конечно, — сказал Гриша неуверенно. — Но я весь в нетерпении. Вы хотите опять подослать меня к каким-то интересным людям, которые продолжают за вами следить? Так я с радостью же. Любые опасности — это для меня.
Я снял шляпу, повертел ее в руках (тогда еще я не очень хорошо понимал, как с этим предметом туалета обращаться) и вздохнул:
— Нет, к сожалению, уже не следят. У меня просто появился вопрос. Помните ваш замечательный материал насчет проклятого вина?
— Я писал много замечательных материалов, — сказал Гриша настороженно.
— Это все знают. Так вот, Гриша. Дело прошлое, но мне просто захотелось проверить себя… я тут пишу книгу про вино… Скажите уж честно — а не добавили вы туда каких-то деталей? Частностей? Например, этих раввинов и правда сожгли?
— И не сомневайтесь, — сказал он мрачно. Но я и так знал, что это было правдой.
— А прочее? Насчет того, что один из них проклял вино замка Зоргенштайн?
— Ну, — запнулся Гриша. — Ну, я так хорошо видел эту сцену. Как там этот фашист сидит на своем балконе, смотрит на то, как люди горят, и жрет эту свиную ногу. Большой жирной пастью. Но поскольку речь шла о вине, то… Ну ладно, Сергей, — считайте, что это я его проклял. Какая вам разница? Я вас огорчил?
— Да нет же, — сказал я со счастливым вздохом. — Вы представить не можете, как вы меня порадовали. Это Мануэлу вы доводили до обморока, а я, наоборот, просто в восторге… А не любите вы, Гриша, немцев.
— У меня прабабушка погибла в концлагере, — вдруг сказал Гриша очень серьезно. — Так что ваша Мануэла… она, конечно, у печей не стояла, но вот ее прадедушка — кто знает. И все прочие тоже. Так что почему это я должен любить немцев? Терпеть — да. А так — нет.
Раздался еле слышный хрустальный звон упавшей сосульки за окном. Солнце слепило глаза через грязь стекла.
Гриша с интересом посмотрел на улицу и снял очки.
— Вы и правда пишете книгу, Сергей? Как я вас уважаю. Я бы сказал что-то вроде «жжошь, сцуко». Или «цуко», в зависимости от того, какой концептуальной школы вы придерживаетесь. Но ведь мы с вами на «вы». А «жжоте, сцуко» — это уже стилистический абсурд. Приходите на мое кабаре.
— Что? Неужели правда? Получилось?
— А то нет. Для вас вход бесплатно, а уж что пить — вы куда лучше меня разберетесь. Будет музыка, вертеп с Петрушкой, потом мини-спектакль на двадцать минут, называется «Жопа», очень талантливый. Еще я запасаю всякие дерзкие высказывания в адрес властей и нации в целом, кабаре без этого не получится. Ну, например: сама жизнь в России — это уже непрерывное наказание за постоянные преступления, которые невозможно не совершать, живя в ней. Или: российский Кабинет министров чем-то напоминает консилиум проктологов. Какую бы стратегию лечения государства там ни принимали, тактика этого лечения всегда проводится через одно и то же место. Хорошо, да? Приходите с дамой, если хотите. Дама тоже бесплатно. И…
Он снова надел очки — видно было, что он колеблется.
— Передайте мой привет госпоже Каменевой, если это не трудно, — робко попросил он. — Она такая замечательная.
— Да с удовольствием, — выговорил я ровным музыкальным голосом.
Гриша внимательно вгляделся в мое лицо.
— Ну, Сергей, — произнес он, наконец. — Ну вы хоть ее трахнули? Ну вот видите. А так бы не было совсем ничего. Ну, в общем, приходите, буду ждать.
Я пожал ему руку и вышел на ледяную сырость и нешуточное солнце.
Все просто, думал я, глядя, как стекает посеревшая пена с боков моей «Нексии». Так я и думал — не было никакого проклятого вина, а раз так, то эти самые «они» и знать о таком не знали. И о встрече на высшем уровне они не знали. Так что отгадка очень проста. Им всего-то надо было, чтобы в Зоргенштайне отравился вином человек, при свидетелях, лучше сразу при журналистах. А какие в винном хозяйстве могут быть журналисты? Мои бывшие коллеги — винные аналитики, больше некому. После этого хозяйство можно брать за совсем смешную цену, тем более что у него и до того были трудности — иначе зачем бы хозяин упрашивал Берлин о моральной поддержке? Как все просто и мерзко. Ударить, потом купить по дешевке. Почти в открытую. Никакой политики, никакой мистики, чистый бизнес. Как со мной. Как с ней.
— Готово, хозяин, — услышал я.
Внутри машины пахло влагой и чистотой, солнце, казалось, светило через все стекла сразу.
Главное теперь, сказал я себе, жмурясь, осторожно скользя по сияющему и отсвечивающему асфальту дороги, — не свихнуться. Не разговаривать с самим собой. Не превращаться в идиота, пугающего публику теорией заговора. А то кончится это плохо — раздашь патроны, наденешь ордена и пойдешь взрывать Чубайса. А зачем взрывать — и мыслей не будет.
Я помню, как это было с человеком, которого уже нет. Это сегодня все выглядит так, как будто я в этом мире такой один. А когда-то нас было двое. Два лейтенанта, похожих как близнецы, так нас близнецами и называли. Оба — Сергеи. И две судьбы, одинаковые до смешного. Но у него все было хуже, куда хуже. Он, покинувший, почти вместе со мной, славные ряды, точно так же обнаруживший, что работы нет и никому он не нужен, умудрился именно в это время влюбиться. А его гадина-жена, которая, как и моя — мне, раньше сообщала ему, что он свободен и может валяться в койке с кем угодно, вдруг заподозрила, что он по большой любви разменяет квартиру — такую же по размерам, как мою. В аналогичной дыре, в районе, кончающемся на «о».
И она позвонила мужу его возлюбленной. На всякий случай. И сделать со всем этим — если у тебя нет ни денег, ни квартиры — ничего было нельзя. Никакого выхода. Невозможная ситуация. Он тогда пришел ко мне, на склад с трусами, отдавать зачем-то книги, и долго, долго рассказывал про заговор тех,
