мне.
Жена зажгла свет.
— Что ты, Христо, что тебе дать? Ты красный какой!
— Дай, — говорит Христо, — огурца соленого, мне лучше будет.
Жена побежала в погреб, принесла пару огурцов, а Христо швырнул огурцы.
— Жаль тебе хороших огурцов мне дать. Это не огурцы — жабы болотные.
Три раза Фира бегала, а Христо все больше ругается. Заплакала — бросила ключи.
— Иди, — говорит, — сам, ты как с ума сошел. Видать, болезнь в голову бросилась.
А Христо поднял ключи и пошел. Нарочно ключами бренчит, чтоб не слыхала жена, как золото в карманах переливается.
Пошел в погреб. Вырыл в углу яму, схоронил золото и засыпал землей, а сверху картошкой закидал. Один только червонец оставил Христо.
А когда ушла жена на базар, Христо вышел, запер двери и побежал на слободку к старому еврею.
Еврей жил на самом краю в последнем доме. Древний старик. Весь в белой бороде как в снегу.
Христо вошел в темную комнату: одно маленькое окошко и то рядном завешено.
Еврей посмотрел на Христо красноватыми глазками, и показалось Христо, что он все знает: и про клад, и про Элчан-Кайя.
И подумал Христо: «Задушить еврея».
А старик сидел, барабанил сухими пальцами по столу, брякал ногтями и смотрел, моргая, на Христо.
Минуту Христо стоял и дышал, как корова, и сказал наконец:
— День добрый!
Разве грек не понимает, как дело делать?
— Здравствуй, — сказал старик и сложил руки под тощим животом, а пальцы один вокруг другого бегают.
— Вот, — говорит Христо, — дядя мне из Турции с верным человеком деньги послал. Старые деньги.
И показал Христо турецкий червонец.
Еврей подошел к окну, отдернул рядно и поглядел на червонец. Стукнул о подоконник.
— Старые деньги, — сказал старик. — Крепкие деньги.
Попробовал на зуб:
— Каменные это деньги.
Христо кровь в голову бросилась, а старик задернул рядно.
— Хочешь двадцать рублей?
Отсыпал он Христо двадцать серебряных рублей. Христо завязал их туго в платок, забил в карман и пошел прочь, и дверь забыл закрыть.
Раньше жены вернулся Христо. Достал лопату и наточил ее на камне, наточил как бритву. Обернул ее мешком и сунул под крыльцо.
На ночь взял с собой лопату, свистнул Филоса-собаку и ушел в порт.
Ночь стояла тихая, звонкая. Тугой свежий воздух стоял над степью. Как Христо не таился, ярко щелкают сапоги по камням. Снял Христо сапоги и босиком засеменил по холодной дороге. Собака сидит сторожит, а Христо роет. Хрустит лопата, а грек оглядывается, не идет ли кто. Но вот уже отрылся клад, блестит, как золотая лужа на луне. Глянуло золото Христо в глаза. Шире, шире раскопать! Уж не оглядывается Христо ни на дорогу, ни на кладбище: тычет лопатой, кидает наотмашь землю. Шире бы, шире открылось золото! Вот уже круглым озером стоит и золотой рябью играет на луне, как шевелится все. Глядит Христо и думает:
«Мое, мое это озеро!» И стал руки окунать в золото. Вот оно, вот, как вода, как море переливается. Ниже, ниже наклоняется Христо. По локоть закопал руки. Вот оно, глубокое льется, всплескивает звонкими плесками.
И бросился Христо в озеро, лег и греб под себя золото. Золотыми брызгами летели на луне червонцы и падали со сладким звоном. Нырнуть захотелось греку, зарыться с головой. Закопаться в тяжелое золото.
Зарыл лицо в червонцы, огреб руками золото и замер. Прильнул — не шевелится.
И вдруг слышит: шелохнулось что-то внизу и хрустнули под спудом червонцы. И тут вспомнил Христо про руку с кинжалом. Вскочил и прыгнул на землю. Собака с испугу вбок метнулась. Встала, раскорячась, и смотрит на хозяина. А Христо отбежал шагов сорок, оглянулся. Ласково нежится золотое озеро в черных берегах, не шелохнется. На небе луна стоит, лбастая, мирная и будто в сторону смотрит.
— Нет, — сказал Христо, — трелля, трелля: показалось. — И позвал собаку.
Подошел к золоту, стал на берегу: показывает собаке, тычет пальцем в золото и шепчет прерывисто:
— Филе, Филе, чужой!
Собака сторожко стала над золотым озером, потянула носом и вдруг ощетинилась черной шерстью. Глаза налились. Ворчит собака, дышит зло и глаз не сводит с озера.
— Ну, — говорит Христо, — стереги, стереги, Филе.
Схватил мешок, наплескал туда червонцев, а потом стал очертя голову забрасывать золото землей.
Как же! Оставит грек золото у проезжей дороги!
Отошел Христо шагов сто, стал, оглянулся и смотрит. Брови сдвинул. Смотрит, спокойно ли лежит золото под землей. И Филос рядом стоит, вперед подался.
И показалось Христо, что чуть шевелится земля над золотом, и собака оскалилась, заворчала.
Да нет! вздор! Туча по луне прошла. Качается сонная луна на облаках и вот мутится все на земле, шатается.
Плюнул Христо, свистнул весело собаке и пошел с тяжелым мешком.
— В чем дело? — сказал Христо вслух. — Я тебя не трогаю, лежи себе на здоровье. Какое твое дело? Держи свой кинжал заклятый!
А дома закопал Христо золото под картошкой.
И стал думать, как перенести домой весь клад. Так таскать — беда: заметят люди и тогда пропал. Все пропало и все скажут: дурак Христо, болгарин и тот так не сделает.
А! Разве грек не выдумает, как сделать?
В обед сидел Христо дома. Фира ему поставила на стол баклажаны. А Христо говорит:
— И что баклажаны — баклажаны! Вчера были баклажаны. Что у тебя каждый день понедельник? Поди купи полкварты вина. Я тебе расскажу. Радость у нас.
И звякнул по столу рублем.
— Что, что? — кричит Фира, — говори, дорогой мой, хорошенький!
А Христо крикнул:
— Бре! Неси вина вперед.
Выпил Христо стакан. Фира против него сидит на табуретке. В глаза смотрит, трет коленки руками, ждет.
— Вот, — сказал Христо и поставил пустой стакан. — Вот прислал мне из Трапезунда дядя деньги.
— Ой, поставим плиту, Христо! — говорит Фира и к мужу придвинулась, — довольно мангал этот.
— Бре, — говорит Христо, — плита, плита! Плита — глупости. Я лошадь куплю. Дроги куплю. Бочку поставлю и буду воду возить людям. Хорошую воду. С горы воду: Темиз-су.
У Фиры слезы в глазах заблестели. Помолодела гречанка.
— А не лучше — рыбой торговать будем?
Христо замахал руками:
