Мастер Чэнь
Любимый ястреб дома Аббаса
.
Книга убийц
ГЛАВА 1
Что делаешь ты здесь?
Все начиналось с мальчишки. Обычного самаркандского мальчишки, первого из жителей города, которого я встретил, как только конь мой въехал в холодную черную тень двух уходящих в бледно-голубое небо привратных башен.
— Ястреб! Ястреб здесь! — завопил своим малолетним собратьям этот постреленок с добела выцветшими волосами.
Я, помнится, тогда оглянулся: где ястреб? И не обнаружив рядом никаких пернатых, продолжил свой путь между мирно распахнутыми, окованными железом гигантскими створами ворот. Мальчишка тем временем убежал уже довольно далеко вперед, в глубину цитадели, и вопил там во всю глотку:
— Ястреб вернулся! Солнце надежды согрело нас этой весной! Он здесь — и скоро конец смутным временам!
Тут парень ткнул почему-то пальцем в меня, потом погрозил кулачком вверх, туда, где на верхушке стены тускло отсвечивали металлом шлемы городской стражи. И исчез в переулке.
— В городе, похоже, появились новые легенды и новые герои, — сказал я своим усталым спутникам. — А мы не герои. Нам бы просто отдохнуть.
Если бы я знал, что ждало меня дома вместо отдыха. Но все события произошли позже, а пока что я неторопливо двигался вперед, и сердце мое переполнялось сладкой печалью.
«О, ты, развалина, мой Самарканд, разрушены орнаменты твои», сказал поэт. Тридцать семь лет войны, все новые отряды, в облаках пыли несущиеся по этим улицам. Разграбленные храмы, сожженные боги, бесчисленные караваны награбленного, уходящие на запад, в Мерв, вместе с колоннами рабов. И снова война без конца, сначала они против нас, потом свои против своих, чужие против чужих, все новые горы трупов на ближних и дальних холмах…
Но истерзанный, ограбленный, лишенный надежды мой город выглядел на удивление живым среди бледно-розовой пены цветущих деревьев. Он звенел веселыми голосами и пахнул утренним хлебом.
Вот — о, чудо! — на деревянных балкончиках, пристроенных к толстым башням уже на выезде из цитадели, сидят вечные самаркандские старички, подставляя лица весеннему солнышку. Я мог бы, проезжая, протянуть руку и на миг коснуться с почтением их колен, чтобы удостовериться, что они мне не снятся. Потому что старички, кажется, так и не ушли отсюда, с этих платформ, с того самого дня два года назад, когда я покидал город.
Из-под их колпаков от виска вниз, на грудь, свешиваются тонкие косички — те, что они носили, еще когда Гурек был молод. Молод и полон надежд, готовя город к обороне от армии Кутайбы ибн Муслима. Но нет уже ни Гурека, ни Кутайбы, а немодные косички на месте, вот только вместо русых они стали совсем седыми.
— А Харис ибн Сурейдж!.. — с упреком начинал один, поднимая к небу палец с длинным, загибающимся ногтем.
— А вот как раз Харис ибн Сурейдж… — перебивал его другой старичок с седой косичкой, выставляя свой палец вперед, как меч.
А Харис ибн Сурейдж, безумный сын народа арабийя, из тех, что родились уже здесь, в моей стране, был несколько лет как мертв, мертв, мертв. И бунт его против халифа был раздавлен, и уже новые бунтовщики, новые конные банды носятся туда и сюда по дорогам Согда и Хорасана, преследуемые войсками эмира Насра ибн Сейяра. А старички под башнями все вспоминают свои славные битвы, бог весть на чьей стороне — да и кто сегодня скажет, какая сторона своя, какая чужая?
Вот и цитадель за спиной, вот скрюченные морщинистые стволы старых деревьев за площадью с редкими всадниками на осликах и лошадях, за деревьями — глухие стены цвета песка, плоские крыши. Еще деревья, поднимающие голые черные изломанные ветки к розово-золотым утренним лучам. Еще здания, рынки, улицы, люди.
Город, круглый, как хлеб, который добрые божьи руки чуть наклонили к югу, подставляя солнышку. Громадный круг, завершающийся еле различимыми башнями на самом горизонте.
Поворачиваем направо по нешироким улицам, среди стен, увитых голыми виноградными лозами. И вот уже глубоко врезавшийся в тело земли канал, а через него — мостики и мосты. И за ними, на западе, — плавно закругляющийся холм, усыпанный лучшими домами в городе, со стенами, раскрашенными в нежные цвета. Тонкие вертикальные струйки серовато-розового дыма. И ласточки, сотни ласточек, мелькающие черточки в лазоревой вышине.
И, наконец, дом семьи Маниахов. А точнее — квартал, притом что никто в городе всерьез не знает, где же кончаются наши семейные владения, расширявшиеся лет триста без перерыва.
— Друта, братар. Здравствуй, брат.
Досточтимый братец мой по имени Аспанак вообще-то выглядит обычно неплохо — кругленький, пухленький, цветущий и на вид почти добродушный. Сейчас, однако, он смотрел на мир красными глазами, лицо его было бледно, как будто он не выходил из комнат всю зиму. Брат моргал и никакой особой радости не выказывал. Будто мы расстались только вчера, будто я не провел в элегантной столице Поднебесной империи целых два года безвылазно.
— Мальчик этот — мой, — мгновенно признался брат, как только я со смехом намекнул ему, что чужие и незнакомые люди встречают меня в Самарканде совсем по-другому — чуть не с восторгом — Мальчик получил за свой восторг целый дирхем. И еще зарабатывал немало в эти месяцы — за рассказы о Ястребе на рынках. Да, да, про тебя. Не обижайся, Нанидат, но ты все равно здесь не живешь. А народу сейчас нужны герои, нужна надежда. Так что пока ты — Ястреб, а там… там посмотрим. И поговорим, — бросил брат, кося слезящимся глазом на слуг, с почтением уводивших моего коня. — Но если коротко, совсем коротко о главном, то у нас тут все очень странно. Мятеж в Мерве удался настолько хорошо, что… В общем, халифата все равно что не существует. По крайней мере, здесь. Мы теперь ничьи.
— Уже вот так? — весело удивился я.
— Да, вот так, — со вздохом подтвердил Аспанак. — Мы переживаем ключевые недели. Наконец сбывается все то, чего наш дом добивался годами. И это, как ни странно, самое страшное. Потому что… потому что мы знаем, какой мир уходит, но не знаем, что же все-таки придет. Но есть и еще новости. Пока
