больше никаких ваших проклятых битв, а только одни сладкие плоды?
— А вот об этом вы с нашим победителем сами и поговорите. Но учтите, что он сейчас зол на весь мир. К нему идут и идут за наградой. Знаете, сколько оказалось героев… Один такой герой пришел раз — и Мансур наскреб ему денег, пришел два — и он снова не смог отказать. Но вы же знаете, сколько можно получить от Мансура, даже когда он относительно добр. И, представьте себе, тот человек посчитал деньги, запечалился и пришел в третий раз. «Ну, и зачем опять пожаловал?» — любезно поприветствовал его наш общий друг. «Чтобы узнать у тебя молитву, о которой ты упоминал», — отвечал тот, уже понимая, что перестарался. «Не трудись, толку от нее мало — я вот просил у Бога, чтобы тебя в ближайшее время не видеть, но он меня не услышал», — отвечал ему Мансур. Вот так-то, дружочек. Вы не из тех, кто совершит такую ошибку, чтобы получить от Мансура, например, деньги, вы сначала ему их сами предложите… Дайте-ка я ему вас покажу — он будет рад, не сомневайтесь. Вот здесь, за поворотом. Ах, как неудачно — он сидит спиной… Ладно, он за вами позже пошлет, не сомневайтесь.
В дверном проеме я лишь мельком увидел сидевшего напротив Мансура на почетном молитвенном коврике, перед блюдами и мисками, небольшого аккуратного человека средних лет с прямой спиной, серыми глазами и благообразной светлой бородкой. На щеках его горели красные пятна, и вообще он выглядел оскорбленным и несчастным, хотя и старался не показывать вида.
— Смотрите и запоминайте, Маниах, — шепотом сказал Бармак, беря меня за плечи и уводя от обеденной комнаты. — Вы видите самого Бухтишу, который держит в руках нити наших жизней, или, по крайней мере, хорошо видит эти нити. Причем вы видите его в трудный миг его жизни. Потому что целителю только что сообщили, что за столом Мансура вина не подают. Представьте, он начал было объяснять: он — поклонник учения Исы, учение это гласит, что вино — это символ крови божьей, оно вдобавок очень полезно в медицинском смысле — для бега крови и усвоения еды, и вообще он ни разу в жизни не садился за стол без вина. На известного вам человека это не произвело ровным счетом никакого впечатления…
— И что же великий целитель теперь будет делать? — поинтересовался я.
— Что ему остается… Начать рассказывать Мансуру о лечебных свойствах воды из Тигра, если он совсем не лишился ума. А для вас, Маниах, у меня кувшинчик неплохого вина найдется, оно вам сейчас нужно… Кстати, вы только что видели человека, который вас в известном смысле спас, — это ведь Бухтишу осоветовал армейскому коновалу у Заба кормить вас гранатами, поить по капельке вином и травяными настоями. Сам написал несколько строчек о том, что вам давать и когда давать…
— Это что — меня, получается, лечил сам Бухтишу? — остановился я, — Теперь мне гарантирована чуть ли не вечная жизнь.
— Это сильное преувеличение, мой дружочек, да, весьма сильное, — покачал головой Бармак. — Мне, по крайней мере, великий целитель ничего подобного не обещает, даже за все сокровища и всех верблюдов Балха. А обещает нечто совсем иное. Этот пульс неправильный, тут скрипы и хрипы… Вечной жизни, знаете ли, не бывает, так что… А дайте-ка я прочту вам один очаровательнейший кусочек, он у меня тут, за пазухой… Вот: «однажды, проходя мимо кладбища, халиф Омар попросил своих сопровождающих подождать его за оградой. Они видели, как тот стоит над могилами, и губы его шевелятся. Что же ты говорил там, о повелитель правоверных, спросили его, и что услышал в ответ? И сказал Омар: я шел между могилами тех, кого я любил, и повторял их имена, но они не отвечали мне. И тут земля позвала меня и сказала: Омар, знаешь ли ты, кто я? Я — то, что стирает красоту с лиц, срывает лоскутья кожи, рассыпает веером кости ладоней. Досказав это, Омар плакал почти до потери сознания. И не столь много дней осталось до того, как он отправился в свою могилу». М-да. А интересно, Маниах, было бы переродиться в следующей жизни в какую-нибудь животину из теплых лесов, где много ручьев и растут фрукты и орехи на каждой ветви… Вы ведь скоро отправляетесь домой? — неожиданно завершил Бармак свою речь.
— Хм, как это вы догадались, — без малейшей улыбки отвечал я.
— Одной из радостей моего положения остается то, что я по большей части имею дело с умными людьми. А вы, Маниах, доставили мне подобной радости больше, чем многие и многие. Вы отлично, просто отлично сработали — теперь осталось поставить в деле точку… и у вас через несколько дней будет для этого прекрасная возможность… и затем, конечно же, отправляться домой. Да вы уже сами все правильно поняли.
Точку — как, видимо, знал заранее Бармак, — я действительно смог поставить уже через несколько дней. Потому что Мансур, казначей дома Аббаса, как мне и было обещано, послал за мной, — и курьер без предисловий сообщил, что мы с братом повелителя правоверных отправляемся в путешествие. Небольшое, добавил он.
Мансур, еще более осунувшийся и раздраженный, чем обычно, не тратил слишком много времени на объятия. Зато он взял меня под руку и повел между множества снующих людей куда-то в глубину дворов и комнат губернаторского дома — а ныне халифского дворца. Мансуру теперь, как я заметил, все время как бы случайно попадались на пути озабоченные личности, которые, похоже, добивались лишь одного — чтобы он заметил, что они чем-то заняты и проявляют невиданное усердие, а не шатаются без дела.
— Мне же еще надо отпроситься в путь, — сказал Мансур с кривой улыбочкой, которую он спрятал куда-то в плечо.
И вдруг люди вокруг исчезли. Мы пересекли абсолютно пустой дворик и остановились у открытой резной двери.
За ней не было, собственно говоря, ничего. Только маленький чахлый сад. Под двумя деревьями, дававшими тень, в одиночестве сидел на молитвенном коврике, прислонившись спиной к стене, юноша с ввалившимися щеками в простой черной накидке и черном тюрбане. На его коленях лежала книга, настолько громадная, что юноша с заметным усилием переворачивал мягкие пергаментные страницы, ища что-то.
Я вдруг понял, что передо мной почти точная копия Мансура, такой же длинный человек с вытянутым лицом. Более того, они не так уж сильно отличались по возрасту — Мансур только на вид был намного старше. Оба были долговязы и худы, но худоба эта была разная. На жилистого казначея дома Аббаса, казалось, можно взвалить целый верблюжий вьюк, — и он мрачно будет тащить его вперед. А юноша с книгой упал бы под таким грузом и не поднялся.
Мансур, держа меня за руку, стоял и ждал.
Юноша поднял голову, посмотрел на нас, чуть улыбнулся, покивал и кашлянул. Потом снова склонился к своей громадной книге.
Мансур дернул меня за руку, мы повернулись и пошли обратно. За спиной у нас снова раздался кашель, на этот раз сильный.
— И вот это?… — начал было я и остановился. Я хотел сказать: и это все? И ради этого — Заб, и моя рана, и незаметно ушедший куда-то год, и погибшие друзья… но слова застряли в горле, а Мансур меня понял по-своему.
— Где-то же должно быть на земле такое место, где, как все знают, сидит в мире и покое этот человек и читает книгу, — отозвался он. — Все остальное сделаем мы.
Перед воротами на пыльную улицу нас ждала цепочка отрешенно лежавших на серой земле верблюдов, уже навьюченных для пути. Неизменный рябой раб (наконец-то я узнал его имя — Салам аль- Абдраш) махнул нам рукой, указывая на переднего из них. Потом, с сомнением оглядев меня, поднял немалых размеров камень и опустил его в левый мешок на верблюжьем боку, после чего пригласил меня забираться внутрь. Мансур, не обращая внимания на эту процедуру, привычно пошел к правому мешку. После того, как вес вьюка оказался таким образом уравновешен, погонщик тоскливым криком призвал верблюда подниматься, и тот после некоторого размышления начал неохотно разгибать колени, начиная с задних.
Путь наш был, действительно, недолог, причем большая часть его прошла, после прощания с верблюдами, на лодках по широкому каналу среди пальм. И завершилась там, где канал соединялся с большой и спокойной рекой.
— Это будет здесь, — сказал мне Мансур, выбираясь по песчаной крутой тропе на высокий берег.
— Что будет здесь? — попытался я отогнатьот лица облака пыли.
