в ожидании, когда созреют первые абрикосы, потом персики, а далее и дыни. Вот роскошь, которую все мы заслужили. А хотеть чего-то еще — зачем?
И тут я увидел, что ближайшая ко мне повозка что-то уж очень тяжело громыхает по плитам, а из-под покрывала на ней глухо позвякивает железо.
Я перестал принюхиваться к ползущим по улице ароматам выпекаемого к ужину хлеба — хлеб Самарканда пахнет, как никакой другой в мире, — и обвел глазами все, что меня окружало.
Вот еще одна повозка с оружием. И — в конце улицы в сторону цитадели движется конный отряд людей примерно одного, относительно молодого возраста, никак не вооруженных и не очень хорошо державшихся в седлах. Да и лошади у них дрянь. Похоже, что передо мной — подмастерья ремесленников, которым только что объявили, что они теперь солдаты. Более того, никаких других объяснений для существования этой странной кавалькады и нет.
От моего отряда оторвался, по сигналу ставшего вдруг очень собранным и серьезным Юкука, вестовой и понесся к дому, чьи цветущие сады завиднелись на склоне пологого холма.
«Что, братец, подстроил войну, только чтобы уйти от тяжелого разговора со мной? — мелькнула в голове мысль. — Ну, и зря — я ничего бы тебе не сказал. Вообще ничего».
Я уже въезжал в ворота.
— Я так понимаю, что торжественный пир откладывается? — легко сказал я брату вместо приветствия, вглядываясь в его похудевшее серьезное лицо и возникшие откуда-то две морщины на лбу. — Кого будем побеждать на этот раз?
— Имперская армия перешла границу, — вполголоса сказал он. — Там поцапались Фергана и Чач. Империя решила, что самое время вступиться за своих, ферганцев. Похоже на провокацию. Каков план, где остановится эта армия, просто неизвестно. Может, здесь. Может, докатится до Бухары.
Я обвел взглядом толпу, собравшуюся во дворе. Все смотрели на меня-так, как в тот, первый день, когда у меня под командой оказались десять чакиров. И так же чего-то от меня ждали.
— Имперская армия, ты говоришь? — поинтересовался я. — Поздно они спохватились. Начали бы поход год назад — вот тогда бы дело было для нас совсем плохо. Кто полководец?
Гао Сяньчжи, — также вполголоса отвечал брат. И я понял, что дело серьезно. Герой тибетской войны был единственным человеком, который мог бы принести здесь немало зла.
Люди во дворе начали незаметно для себя подтягиваться ближе и следить за его и моими губами. Поэтому Аспанак почти прикоснулся лбом к моему, прошептав:
— Зияд ибн Салех только что прибыл и обратился к нам за помощью. Больше шести тысяч солдат собрать он не может. Остальные — ерунда, крестьяне, подмастерья. У Гао — тридцать тысяч, по нашим оценкам.
Я освободился от братских объятий и как бы случайно поставил ногу на ступеньку перед входом в дом, оказавшись чуть выше брата и приобняв его за плечо.
— Точно с таким соотношением сил мы победили при Забе, — сказал я достаточно громко, чтобы мой голос был услышан хотя бы теми, кто стоял поближе. — Гао Сяньчжи? Нет, это не императорская армия. Это армия наместника Усмиренного Запада, Аньси. Гао — не император. А это меняет дело, братец. Потому что если Гао проиграет, то император взвалит вину на него и скажет, что он не отдавал высочайшего повеления начать этот поход. Такие случаи были. Нам надо всего-навсего помочь императору.
Брат молчал, и по бесстрастному лицу его было видно, что плохие новости еще не кончились.
— Карлуки, — сказал, наконец, он так же неслышно. — С ним отряд карлукской конницы, тысяч в пять. И сам ябгу карлуков — во главе.
Вот это уже было по-настоящему плохо. Я заставил себя улыбнуться, на этот раз действительно тихо произнося следующее:
— А где там хатун, сестра этого юноши? Давно ли она гостила в Самарканде? Аспанак, это очень умная женщина. Она понимает, что брат ее оказался в сложном положении (тут я улыбнулся ему) и что надо ему помочь. Мы приглашаем ее сюда. Готовим такой прием, которого она еще не видела. Захочет просидеть в своих любимых банях две недели безвылазно — пусть сидит. И — мы не будем говорить таких слов, как «заложники», но надо послать кого-то в ее полевой лагерь, пока сестра ябгу отдыхает у нас в городе. Далее. Мои ветераны начинают обучать новобранцев уже завтра утром. Пусть хотя бы научат их коней держать строй, а самих новобранцев — убедительно выглядеть с мечом в руке. Дальше продолжим уже в походе.
— Ты возглавишь армию, конечно, — как бы между делом сказал брат.
— Нет, — ответил я, вспоминая угольные глаза Мансура, — не надо нам тут слишком великих полководцев. Дом Аббаса назначил сюда нового наместника? Вот он армию и возглавит. А мы ему поможем, и здорово поможем. Амне… мне нужно сто человек — но очень особых. Найди их где угодно, да хоть в местной тюрьме, если больше негде. Всем — идеальное, нелегкое вооружение. Мне надо, чтобы эту сотню никто не мог бы догнать или перегнать. И чтобы эти люди не боялись двигаться среди боевых линий противника, маленькими группами или даже поодиночке. Потому что ничто так не помогает армии, как точное знание того, что происходит в рядах противника. Далее: сто лошадей, лучших, исключительных лошадей. И сто запасных. Да, и передвижную больницу. Это, думаю, будет хорошим подарком дому Аббаса. Лучшего и не надо.
Я остановился, глядя в лицо брату — лицо, на котором только самые близкие люди могли прочитать его чувства, да и то не очень хорошо: радость? удовлетворение? зависть?
Во дворе было очень тихо, лишь звенела чья-то уздечка.
Брат смотрел на меня какое-то время снизу вверх а потом кивнул со словами:
— Да, Ястреб.
Оставив руку на его плече, я поднял глаза вверх, к перистым облакам в голубизне. Если правда, что строки стихов живут где-то над пределами мира, то, может быть, я их увижу сейчас? Может быть, вот они, парят в недоступной вышине?
КОРШУНЫ МЕРВА И ГОЛОСА ХОЛМОВ, ИЛИ СПАСИБО ТЕМ, КТО ПОМОГ СДЕЛАТЬ ЭТУ КНИГУ
Старинный Мерв, а ныне — городок Мары в Туркмении, я проезжал давно и в некоторой спешке. Поэтому не успел заметить, что за птицы реяли в его багровом душном небе. И уж тем более сложно узнать,
