Неофициальная история крупного писателя

— Учитель, я так часто вспоминал о вас! Как ваше здоровье? Не мучает ли вас что-нибудь? Как поживает ваша супруга?

Он тараторил без умолку и одновременно продвигал­ся в комнату. С дивана встал какой-то седой старик, ко­торый попрощался с Вэй Цзюе. Тот хотел задержать его, но старик сказал:

— Подробнее поговорим потом. Я еще зайду.

Тут Чжуан Чжуна осенило, что это один влиятель­ный теоретик. В начале культурной революции его сбро­сили, множество раз критиковали, но он так и не поже­лал раскаяться. Много лет о нем не было ни слуху ни духу, все думали, что он давно умер, и вдруг на тебе! Откуда он взялся, уж не из могилы ли вылез? Меня он сторонится — недаром сказал: «Подробнее поговорим потом». Это означает что у них какие-то секретные де­ла, но какие? Выглядит величественно, спокойно, совсем как в былые годы!

Воспользовавшись тем, что Вэй Цзюе пошел прово­жать гостя, Чжуан Чжун внимательно осмотрел комна­ту. Если бы он не сделал этого, все было бы тихо, а так одна деталь его просто испугала: на письменном столе Вэй Цзюе лежали почти сплошь книги первых семна­дцати лет республики, которые центральное руководство заклеймило как ядовитые травы. Зачем они тут? Уж не собираются ли их реабилитировать, вызывать вонючие души? Разве мало еще навредила черная линия в ли­тературе?! Но раз Вэй Цзюе, едва приехав в Пекин, раскладывает свой гнилой товар, это означает, что у него есть основания не бояться. То ли он опьянен своим высоким назначением, то ли что-то знает, то ли по-прежнему умудряется спать в грохочущем бара­бане!

Когда Вэй Цзюе вернулся в комнату, Чжуан Чжун мигом снова принял исключительно приветливый и скромный вид — совсем как в тот раз, когда пришел напрашиваться к Вэю в ученики. Он опять сел на крае­шек стула и, расплывшись в улыбке, стал ждать настав­лений, а может быть, и упреков учителя. На самом деле он очень волновался: вдруг старик выгонит его, но Вэй Цзюе ничего не сказал и спокойно подал ему чашку чая. Чжуан почтительно принял ее, истолковав это как но­вую свою победу.

— Ну, как дела? — с тем же спокойствием спросил Вэй Цзюе.— Я приехал сюда совсем недавно, новостей не знаю. Что происходит на свете?

Чжуан Чжун почувствовал, что снова поднимается в собственных глазах. За последние несколько минут он одержал целых три победы: этот наивный старик еще спрашивает его о новостях! Он хотел было выложить ему свое главное кредо — во всех крупных и мелких де­лах прислушиваться к центральному руководству, но слухи, которые дошли до него от младшего брата и же­ны, заставляли усилить бдительность, поэтому он с предельным чистосердечием произнес:

— Я тоже только что вернулся из провинции, так что новостей не имею. А вы ничего не слышали?

— Может быть, ты уже знаешь... Председатель Мао сказал, что у нас не хватает стихов, прозы, очерков, критических статей...

Вэй Цзюе говорил медленно, а Чжуан тем временем лихорадочно вспоминал, что Вэй Тао вчера рисовал ему литературную ситуацию совсем по-другому: что она прекрасна, становится все лучше и лучше, даже приводил в доказательство многочисленные цифры. Неужели он не знает, что председатель Мао критико­вал наших литераторов? Или специально скрывает это? Если уж люди, находящиеся в центральном руко­водстве, так себя ведут, выходит, зловещие слухи правдивы? А если так, то настало время для нового выбора!

В мгновение ока Чжуан Чжун сориентировался и на­чал жаловаться учителю на свою печальную жизнь. Его голос звучал так проникновенно, что даже иногда дро­жал, в глазах блестели слезы. Он говорил, что в шесть­десят шестом году, когда секретарь провинциального ко­митета спровоцировал его на выступление, взрывчатка под Вэй Цзюе была уже подложена, а его, Чжуан Чжу­на, просто заставили сыграть роль запального шнура, что это было, по существу, реакционным буржуазным приемом. Наконец он дошел до своих столичных зло­ключений, до того, как ему поручили написать новую образцовую пьесу. Ему, разумеется, больно это делать, он мучается от укоров совести, но не знает, что пред­принять, как отступить. Он даже поругал себя за недо­статочную образованность, за то, что плохо изучал сочи­нения председателя Мао.

На его счастье, яд гуманизма слишком глубоко про­ник в душу Вэй Цзюе. Он был чересчур доверчив и ско­рее всего помиловал бы даже своего заклятого врага, если бы этот враг сделал вид, что одумался. Выслу­шав Чжуана, он искренне посоветовал ему не держать нос по ветру, а отстаивать правду. Раз ему противно писать эту новую образцовую пьесу, значит, можно не писать!

Чжуан в самых пылких выражениях поблагодарил за заботу, а втайне подумал: «Эх, старик, старик! Ты, я вижу, действительно неисправим. Никакой в тебе бди­тельности». И тут же спросил, глядя прямо ему в рот:

— А что, в центральном руководстве произошли какие-нибудь перемены?

Глаза Вэй Цзюе задорно блеснули, голос помолодел:

— Что именно произошло, я не берусь сказать, но борьба идет неслыханная!

Что это за «неслыханная борьба», вокруг чего она идет? Чжуан Чжун негодовал, что не может выдрать объяснение прямо из глотки старика, но тот больше ни­чего не говорил. Тогда Чжуан сдвинул брови, напустил на себя печальный вид и глубоко вздохнул:

— Ну и чем же все это закончится?

— Я уверен, что все будет хорошо!— быстро отве­тил Вэй Цзюе.

«Все будет хорошо». Что же это значит?— мучитель­но соображал Чжуан.— Этот старый мерзавец явно что-то подразумевает, у него, что называется, «звук не толь­ко на струнах». Может быть, он имеет в виду, что все должно круто повернуться? С тем крупным теоретиком, который только что был здесь, они наверняка об этом и шушукались!» Чжуан попробовал расспросить Вэя по­дробнее, применил всякие обходные маневры, но так ни­чего и не разузнал. Пришлось сменить тему разговора, а на другие темы беседовать было неинтересно, поэтому он предпочел распрощаться. Оказывается, этот старик ино­гда все же умеет хранить тайны; видно, на сей раз тайна велика!

Когда Чжуан вернулся домой, уже стемнело. Не за­жигая лампы, он сел в кресло, и вдруг оно преврати­лось в утлую лодку, плывущую в бескрайнем море. Налетела свирепая волна, лодка перевернулась, из моря высунулась огромная волосатая рука, которая ухватила писателя и потащила на черные холодные рифы. Страшная акула, разинув кроваво-красную пасть, ри­нулась на него, он дико закричал и... открыл глаза. Оказывается, он заснул в кресле. Одежда на нем почти промокла от пота. Стараясь сдержать дрожь, писатель вынул из шкафа бутылку водки, отхлебнул один глоток, затем другой и уже почти успокоился, как вдруг раздал­ся стук в дверь. Бутылка выпала из рук Чжуана, и драгоценная влага с бульканьем полилась на пол... 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. Испытав ощущения человека, ведомого на казнь, герой тут же получает признание и вновь оказывается на коне

В ту ночь, когда в дверь Чжуана неожиданно постуча­ли, он страшно перепугался. Открыв, он увидел двух незнакомых молодых людей, один из которых реши­тельно произнес:

— Верховная руководительница приказала нам не­медленно доставить вас к ней!

Писатель хотел собраться, но те, не говоря ни слова, посадили его в машину и вихрем помчались. Он жалел, что не успел даже переодеться и вынужден предстать перед верховной руководительницей в совсем не подходящем виде. Машина ехала совершенно не в том направлении, как прежде, и вскоре они оказались за городом. Чжуан испуганно спросил своих спутников, из какой они организации, куда его везут, но те строго ответили, что это тайна: приедете и узнаете. На даль­нейшие расспросы они и вовсе не отвечали. «Неужели они хотят тайно расстрелять меня?» — всполошился писатель. Волосы встали дыбом, душа едва не покину­ла тело, и он весь обмяк, словно слепленный из глины. Но в мозгу еще оставался ясный уголок, в котором, точно драконы, метались страшные мысли. Он решил, что кто-то подслушал его разговор с братом или Вэй Цзюе, а может, даже сфотографировал и доложил обо всем Цзян Цин. Перед его глазами тотчас