Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус

дело. И рассказала о нем сотням людей. Мы в «Тоске», понимаешь? Помнишь, ты сначала заставила нас всех послушать эту арию — несчастного поэта, то есть, прости, художника, в которого влюблена Глория Тоска, не последняя дама в Риме. Потом арию самой Тоски, которую пытается взять в лапы хозяин города, и поэтому поэта ничего, кроме расстрела, не ждет. Вот это и происходит. Для Чан Кайши неважно, что Дай Фэй — герой, или поэт, или художник. Для него важна его собственная жена. Поэтому поэта высылают подальше от Китая, к британцам, чтобы тут догнать его и без помех убить. А он сидит и пишет о любви, и о том, что на небе все равно будут сиять звезды. Вот это опера!

— Я понимаю, о чем вы, — сказал лежавший на кровати Тони. — Глядя на луч пурпурного заката, их руки как бы случайно встретились. И произошло непоправимое.

— Амалия, подожди, посмотри, какое у него лицо. Он что-то еще нарыл, — повернулась ко мне Магда.

— Я нарыл, — подтвердил Тони, и сделал долгую садистскую паузу. — Я заново пересмотрел все газеты. И нашел там кое-что еще. Их там двое, дорогие дамы. Он пишет не в пустоту. Она отвечает ему стихами. Они ведут переписку на страницах «Синчжоу жибао», на весь Сингапур и всю Малайю. Это очень открытый роман.

— Браво, браво, — сказали мы с Магдой одновременно.

— Вот вам, послушайте. Она называет себя — Весенняя Слива, Чунь Мэй. Ну, неважно, как она себя называет. Хотя этот иероглиф, Мэй, как-то весьма очевиден. Вот хотя бы стих — «Обмениваемся подарками с Дай Фэем». Если бы не название, я бы, возможно, вообще все пропустил.

Тони прочистил горло и взял новый листок из отдельной пачки.

Я Феникс, мое место в облаках,
Но Феникс землю и цветы отлично знает.
В полете мне знаком холодный страх —
Куда лететь мне, если небо запылает?

Мечтаю о приюте на земле,
О тихой комнате среди цветов и сосен,
Об отдыхе и у окна столе,
Там, где меня никто и ни о чем не спросит.

О ты, чье имя — дарящий полет,
Благодарю за небо в звонах, стонах.
Позволь и мне подарок сделать — знак земли и вод,
Американский берег весь в холмах зеленых.

Тут Тони сделал паузу и признался:

— Дальше у меня совсем ничего не получилось, я только начал переводить по две первые строчки четверостиший, и не смог срифмовать все прочее. Ну, что есть, то есть. Примерно так:

Я подарила жизнь тебе — прими и новый дар,
Пусть этот дар для нас двоих послужит.
Я подарю тебе веселый пароход,
Ну пусть не весь, пусть лишь одну каюту.
И если есть для нас хоть шанс один —
То шанс считай твоим ответным даром.

Мы с Магдой вежливо похлопали.

— Если бы я переводил Дай Фэя, вы бы не аплодировали, — заметил Тони, сморщившись. — Вы сидели бы, открыв рот. А здесь мой весьма скромный перевод, честно скажу, адекватен стиху. Ну, как бы это описать. Женщина очень старается тоже написать стихотворение. И у нее вроде все правильно получается. Но — слишком правильно. Гений, дорогие дамы — это неожиданность. Он произносит слово — и вы стоите, не зная, что вам делать. А тут…

— А веселый пароход — это хорошо, — сказала Магда.

— Небо в звонах и стонах — тоже, — недобро сказала я.

— Да нет же, нет, — снова сморщился Тони. — Он не веселый даже, а как бы это сказать — счастливый, беззаботный. А уж насчет неба — это я тут себе позволил лишнего. Лучшей рифмы не подбиралось. На самом деле оно как бы грозовое. Но главное не в этом. Понимаете, женщина просто пишет деловое письмо. Но ритмично и в рифму. А Дай Фэй устраивает ей в ответ фейерверк красок, мыслей, звуков. Это, чтоб меня черти взяли, щедро. У нее — все ясно: уважаемый возлюбленный, я сейчас высоко — кстати, это во многом благодаря тебе, спасибо. Но если что случись — хочется иметь запасной вариант, куда бежать. А не случись — тогда извини. Это только шанс для нас, но лучше так, чем никак. Поэтому хватит рисковать, вылезай из убежища, бери у меня деньги на билет в Америку, и будь доволен. Буквально вот так, чуть не с инструкциями. А Дай Фэй в ответ… «И двух судеб немыслимых слиянье». М-да. Никогда не догадаться, что у него в следующей строчке. Ах, что говорить. Хотя надо признать — она пишет мило, изящно, и это, конечно, на голову выше здешних имитаций классики. Это — все-таки стихи. Но там — поэзия.

— А другие ее стихи? — напомнила я.

— Да, — вздохнул Тони. — Честно говоря, не стоит вашего внимания, все то же самое. Сплошные уговоры, чтобы не занимался ерундой и собирал вещи, отправлялся за океан. Квохтанье озабоченной курицы. Ей действительно не хочется, чтобы его тут настигли, это чувствуется.

— Я не ослышалась — она в вашем переводе, полковник, что-то говорит насчет того, что подарила ему жизнь?

— Не ослышались, мадам Амалия. Но нет никаких признаков того, что пишет его мама.

— Одной загадкой меньше, — сказала я. — Я еще проверю… Вот вам и сама Тоска нашлась.

— Осталось послушать арию Чан Кайши из оперы Пуччини «Тоска», — сказал Тони с непередаваемой интонацией. — Припомни, мой мышоночек, как его зовут, там, в опере — барон Скорпионе? Это та самая сцена, когда господин в военном мундире возвышается на балконе над толпой каких-то католических прелатов, чуть ли не в самом Ватикане, и поет зловещим басом под хор, звон колоколов и грохот полевой артиллерии?

— Я припомнила, — сухо сказала Магда. — Ты отлично знаешь, что его зовут не Скорпионе. И это не артиллерия, а большой барабан. Гениальная ария. Не хватает только волчьих зубов у баса.

— Красиво, — сказал Тони, и сокрушенно вздохнул. — Как мы живем, как живем! Наконец-то мы достигли вершин духовности. Дорогие мои дамы, как я вас понимаю — оказаться в настоящей опере, пролить сладкую слезу над неземной красотой собственного вымысла. Дайте я прочту вам кое-что еще… нагло украдено у одного гения, не помню какого: ч

О великом Дай Фэе