Он лениво устраивается, и вдруг рычит мотор, и он пулей срывается с места.
Паф! Паф!.. Паф!.. — Карразерс и другой полицейский стреляют по машине, но она уже свернула за угол. Я смотрю на Карразерса, он задыхается от злобы, и тут я опять получаю по башке.
Прежде чем потерять сознание, я отмечаю про себя, что ударили меня рукояткой пистолета и что калибры настоящих полицейских как-никак полегче.
XIX
Я прихожу в себя, если только это действительно я, — у меня впечатление, что недостает некоторых частей, — в пустой комнате с опущенными жалюзи. На улице еще светло — достаточно, по крайней мере, чтобы осветить помещение с белыми голыми стенами.
Минут пять я пожевываю свой язык, мягкий, как губка, и мне удается выжать немного слюны в самом уголке рта.
Добавлю для ясности, что руки мои связаны за спиной, и именно по этой причине мне кажется, что чего-то недостает. Я изо всех сил шевелю пальцами, чтобы восстановить кровообращение, и пытаюсь подняться. Я лежу у самой стены, носом в угол, и это не совсем удобно.
Похоже, я не один. Есть еще двое жильцов. Слева от меня, спиной к стене, свесив голову на грудь, сидит женщина, а рядом с ней валяется еще кто-то.
Я вижу все лучше и лучше.
— Кто вы? — спрашиваю я тихо.
— Донна Уотсон… бедная Донна Уотсон, — отвечает она.
— Донна… это Фрэнк.
Она начинает смеяться низким хрипловатым смехом, таким жутким, что у меня холодеет спина.
— А это… — продолжает она, — это Джон Пейн, некто Джон Пейн… вернее тип, которого звали Джоном Пейном…
Мне становится страшно. У нее очень выразительный вид.
— Донна, — говорю я, — успокойтесь. Ну, что случилось? Мы выберемся отсюда.
— Как Джон, — отвечает она. — Парень, которого звали Джон Пейн, пока Луиза Уолкотт не порезала его бритвой.
Одним рывком мне удается встать на ноги, оперевшись лопатками о стену.
— Донна, — говорю я. — Ради всего святого, заткнитесь и перестаньте пороть всякую чушь.
Голова ее снова падает, и она замолкает. Я стою, словно деревянный, — они здорово меня отдубасили.
Прыжками добираюсь до Джона, если это действительно он. Он лежит рядом с Донной, руки его, как и у меня, связаны за спиной, лицо все белое. На нем светлый костюм, на брюках — кровь. Громадное расплывчатое пятно. Вокруг него тоже кровь. Он буквально плавает в луже крови.
— Он мертв, — говорит Донна — Он вопил минут двадцать и умер. Она убила его одним взмахом бритвы.
— Хватит, Донна.
В эту минуту я слепо ненавижу Луизу Уолкотт, мне хочется разорвать ее на куски.
— Донна, — говорю я, — мы должны выбраться отсюда.
Она смеется низким зловещим смехом.
— Ты, Фрэнк, — выговаривает она, — ты тоже отведаешь бритвы. А я — каленого железа. Железный болт, раскаленный на паяльной лампе… Она засунет мне его вот сюда…
— Донна, мы выберемся отсюда.
Я смотрю, как связаны мои ноги. Веревки довольно толстые, но это ничего.
— Перекатывайся к окну, — говорю я.
Она не понимает.
— Перекатывайся по полу и ложись под окном, — повторяю я.
Она делает, как я сказал.
— Я сейчас разобью стекло, нужно заглушить звон, — объясняю я. — Осколки посыпятся на пол.
Я тоже подбираюсь к окну, стараясь прыгать как можно тише.
Я надавливаю на стекло. С наружной стороны жалюзи опущены, как я вам уже говорил, — это просто везение.
Я всем телом наваливаюсь на стекло. Только бы не услышали шум. Трррах… — оно раскалывается. Большой осколок падает на Донну и впивается ей в спину. Она вздрагивает всем телом, но не произносит ни звука.
— Теперь отодвинься, — говорю я. — Только без шума.
Она послушно откатывается в сторону. Я занимаю ее место. Мне удается протиснуть ботинки по обе стороны оставшегося осколка. Лодыжки мои тесно прижаты друг к другу, и нужно, чтобы стекло прошло меж них, когда перережет первый виток веревки. Я начинаю осторожно поднимать и опускать ноги.
Готово. Один виток падает. Остальные — на месте. Каждый из них перевязан узлом, придется резать все по очереди.
Я чувствую, как кусочки моего мяса остаются на осколке, пока я орудую лодыжками, но только крепко сжимаю зубы. Дело движется — четвертый, пятый… Все.
Ноги мои свободны Попробуем их согнуть. Делаю несколько движений. Это удается мне с большим трудом. Но что такое? В коридоре раздаются шаги. Быстренько сгибаю и разгибаю ноги.
— Ляг на место, Донна, — поспешно говорю я. — Не шевелись. Лежи как мертвая.
Я сажусь на корточки рядом с ней. Дверь открывается. Входит женщина. Я наблюдаю за ней сквозь опущенные ресницы. Это лицо мне знакомо.
Луиза Уолкотт.
Она одна. Закрывает за собой дверь.
В руке у нее что-то блестит. Бритва. На ней шикарное черное платье с глубоким вырезом. Красива как никогда и в такой же степени сволочь.
— Вот так-так, — говорит она. — Нам стало жарко? И мы начинаем бить стекла… А может, мы собрались позвать на помощь?
Она хохочет.
— А тебе сейчас будет еще жарче, Донна Уотсон, — говорит она.
Затем она подходит к Джону Пейну.
— Он мертв? — спрашивает она. — Забавные твари эти мужчины, не могут жить без своих прелестей.
А каким тоном все это произносится! Ну и мегера! Она направляется в мою сторону.
— Сейчас мы тебя тоже малость подрежем, птенчик, — говорит она. — А то ты тут засиделся. Ложись. Это всего лишь закуска.
Я не двигаюсь. Она подходит поближе. Разглядывает свою бритву.
— Она не очень острая, — замечает Луиза. — Затупилась о Джона.
— Почему вы хотите насладиться столь приятным зрелищем в одиночку? — спрашиваю я. — Что, в этом доме больше нет любителей?
— Гляди-ка, ты обрел дар речи. Это хорошо. Зато ты потеряешь нечто другое… Но не сейчас. В этот раз я зашла только для того, чтобы у тебя появился аппетит. Ну-ка, посмотри сюда.
Она хватает меня за шиворот рубашки и подтаскивает к Джону.
— Смотри.
О Боже!
Но теперь мне гораздо удобнее, на что я и рассчитывал. Не знаю, доводилось ли вам слышать когда- нибудь о таком приеме в кетче, который называется «воздушные ножницы». Я подпрыгиваю, выбрасывая вперед ноги, и они крепко охватывают талию Луизы Уолкотт. Мне просто хочется закричать от радости, так как я слышу сухой щелчок упавшего на пол предмета. Она выронила бритву. Я делаю неимоверное усилие и
