генералом и его спутниками, могут поднять пятьдесят человек, остальных же заберет «Канигу».
— Приготовьтесь, господа, — сказал нам генерал. — Вон они уже готовят лестницы.
Действительно, мы заметили, что из гондолы готовились спустить несколько лесенок. Аэрокар был уже на высоте какой-нибудь сотни метров.
Вдруг турецкий полковник сказал что-то своим солдатам, они приложились и дали по аэрокару залп из 150-ти ружей За ним последовал другой, третий из гондолы отвечали выстрелами, от которых свалилось несколько турок; аэрокар быстро взвился в высоту и понесся обратно к китайцам.
— Это японцы! Японцы! — с яростью кричал полковник. — Я с самого начала подозревал. Смотрите — вон японский флаг…
В самом деле, улетая, японцы выкинули свой флаг вместо французского. Как могли они завладеть нашими аэрокарами? Но нам некогда было рассуждать об этом Теперь вся надежда была на быстроту поезда. Минуту спустя, он мчался полным ходом. Мы с замирающим сердцем следили в бинокли за китайскими всадниками, летевшими во весь опор к железной дороге Кто поспеет первым?
Нет, судьба еще не окончательно против нас. Наш поезд прошел ту точку, где мы должны были столкнуться с китайцами раньше, чем они успели достигнуть полотна. Теперь они мчались уже позади нас, стреляя на скаку, отставая все дальше и дальше.
Мы с облегчением перевели дух. Теперь надежда на спасение не казалась призрачной. Доктор уверял, что уже видит вдали колокольни и кресты Оренбурга…
Трах! Что это такое? Страшный толчок, треск, крик, меня бросило вперед, потом вбок. Я судорожно уцепился за стенку сиденья. Мне казалось, что мы все провалимся сквозь землю; но нет — секунду спустя я опомнился и увидел, что вагон стоит неподвижно.
Поезд сошел с рельс. Колеса нашего вагона глубоко врезались в землю, но он не опрокинулся. Никто из нас не получил серьезного ушиба Опомнившись, мы поспешили вон из вагона.
Машинист одного и кочегар другого локомотива были убиты. Больше никто не пострадал. Причина катастрофы была очень простая; на протяжении сотни метров рельсы оказались снятыми.
Кто же их снял? Нетрудно было догадаться. Впереди, по сторонам, из всех оврагов, ложбин, неровностей почвы выходила китайская пехота, окружая нас сплошным кольцом.
Да, на этот раз наша песня была спета.
Прикрываясь полуразбившимися вагонами поезда наш маленький отряд приготовился к отчаянной защите. Турки посылали залп за залпом в наступавшего неприятеля. Генерал Ламидэ и полковник Ибрагим- бей, стоя на обломках, отдавали распоряжения. Я, Пижон и доктор Брандэ оставались подле окаменевших от ужаса женщин.
Пули сыпались градом. Маленькая кучка обороняющихся таяла с каждой минутой. Передний ряд турок уже схватился врукопашную с китайцами. Развязка приближалась. Надо было подумать о смерти.
— Смелее, друзья! — крикнул нам генерал — Лучше смерть, чем плен и пытка. Следуйте моему примеру. Да здравствует Франция!
Он направил дуло револьвера себе в висок и последним оставшимся у него зарядом раздробил себе череп.
За ним упал турецкий полковник, пораженный китайской пулей.
Очередь была за нами. Легко сказать — а женщины! Мисс Ада стояла неподвижно, точно окаменев с широко раскрытыми глазами, г-жа Лувэ рыдала, ломая руки и повторяя: «Ах! Зачем, зачем я оставила Францию!», мадемуазель Рэзон умоляла то меня, то Пижона убить ее поскорее…
— Пижон, — сказал я, — пора, нельзя медлить… Он бросил на меня отчаянный взгляд. Я видел, что он не в силах поднять руку на свою возлюбленную.
— Ну, несчастный, — крикнул я, — разве вы хотите, чтобы ее разняли по суставам или сожгли на медленном огне?
— Нет, нет, вы правы, — простонал он, — но… я не могу!
— Так я могу, я! Я мастерски убиваю других. Разве я не расстрелял своих соотечественников над Франкфуртом? Разве я не прикончил г. Дюбуа? Я мастер убивать себе подобных. Это моя специальность. У меня шесть пуль: с кого начинать?
Не понимаю, как такая грубая и вовсе не соответствующая моему характеру речь могла вырваться из моих уст при подобных обстоятельствах… Как бы то ни было, из-за наших колебаний мы пропустили удобную минуту. Толпа китайцев ринулась на нас, револьвер был выбит из моих рук, четверо дюжих молодцов повалили меня на землю. Я слышал отчаянные крики женщин, видел как их увели, так же как доктора и Пижона. Затем на меня надели колодку — тяжелую квадратную доску с отверстиями для головы и для рук — и в таком виде повели куда-то, подгоняя ударами прикладов. После пятиминутной ходьбы я очутился, весь избитый, в грязной вонючей палатке. Тут с меня сняли колодку и связали мне ноги крепкой веревкой. Затем мне откинули голову назад и разжали рот, — один из китайцев принялся набивать его вареным рисом, а другой лил воду из кружки, чтобы облегчить и ускорить глотание. Все это сопровождалось криками и говором; так они кормили меня, чтобы сохранить для казни.
Наконец, я остался один, на грязной земле, связанный и беспомощный.
Нет надобности, я думаю, говорить о моем душевном состоянии. Я был раздавлен, уничтожен. Обрывки мыслей кружились в моей голове без связи, без последовательности; воображение то воскрешало картины прошлого, то рисовало сцены предстоящих пыток и казней, эгоистический страх за свою шкуру сменялся сожалением о моих злополучных товарищах, 6 мисс Аде и ее подругах — я с содроганием представлял себе, что они теперь чувствуют, меня грызла мысль о собственном малодушии Так легко было предупредить весь этот кошмар…
Я провалялся всю ночь, не смыкая глаз. Утром меня опять накормили тем же варварским способом, затем развязали, надели колодку и повели на место казни, как я думал.
Тут я имел утешение — если можно говорить об утешении при подобных обстоятельствах! — встретить своих товарищей по несчастью, тоже в колодках. Лица их были не лучше, чем у мертвецов. Пижон казался совершенно убитым. Бедный малый страдал не только за себя, но еще больше за мисс Аду, на которую глядел с невыразимой тоской. Но ее лицо поразило меня выражением спокойной решимости Кажется, она мужественнее всех нас переносила несчастье.
Мы находились на площадке посреди обширного лагеря, кишевшего солдатами. Вдруг я услышал звуки музыки — если можно назвать музыкой невообразимую какофонию труб, дудок, пищалок, трещоток и барабанов — и увидел какую-то важную особу, генерала или маршала верхом, в толпе офицеров. Когда музыка утихла, он обратился к окружающим с речью.
— Это маршал Ду И Ку, — сказал мне на чистейшем французском языке молодой офицер, стоявший рядом. — Он сообщает своему штабу о решительных успехах, достигнутых вчера. Вся ваша армия отступает на Ростов; турки уже вошли победителями в Самару; англичане, австрийцы, немцы тоже отступают на Нижний Новгород и Петербург. Три наши армии теперь в Европейской России. Ничто их не остановит. Нам даже нет надобности сражаться; мы просто наводним страну. Три миллиона китайцев будут в Москве через несколько недель, милейший мой.
Кончив свою речь, маршал подъехал к нам и медленно обвел нас взглядом. Он заговорил по- французски.
— Европейские собаки, вы заслужили смерть и не избе-. жите ее! Каждому из вас будет назначена достойная казнь, В ожидании ее вы последуете за нашими победоносными армиями. Поглядите своими глазами, что такое обновленный Китай. Один из вас доктор: он заражал наши войска холерой — он будет казнен сегодня же… Довольно. Ступайте. Я не хочу больше вас видеть.
Нас развели. Я вернулся в свою палатку Я думал о самоубийстве, но не вид ел способа осуществить его. Наконец, я решил попытаться уморить себя голодом. Русские часто прибегают к этому приему. Неужели француз не сделает того, что может сделать русский? Да, я умру с голоду, по-русски…
Но или у меня, действительно, не хватало энергии, необходимой для применения русского способа, или китайцы обладали особенным искусством кормить насильно, только я убедился в ближайшие дни, что из моего решения ничего не выходит.
Немного погодя в мою палатку зашел офицер, разговаривавший со мной на площади. Его звали Ванг Чао. Оказалось, что он три года прожил в Париже, заканчивая там свое военное образование. Оказалось также, что он усердный чтец «2000 года» и хорошо знаком со статьями моими и Пижона, он очень спокойно
