Выглянув в окно, Кери увидела садившегося в машину Стива. Она выбежала на улицу, даже не накинув пальто.
— Кери, что случилось? — спросил обеспокоенный Стив.
— Идемте со мной! Быстро! Мэри плохо!
Вдвоем они побежали в спальню Мэри. Та по-прежнему лежала неподвижно. Стив взял ее за руку.
— Мэри, вы меня слышите?
Мэри с трудом приоткрыла один глаз. Кери облегченно вздохнула.
Сирена «скорой помощи» была слышна за два квартала. Кери вышла встретить санитаров. Те быстро прощупали пульс, затем молча уложили Мэри на носилки и понесли к выходу. Кери торопливо одела Дженну, и они поехали в больницу на машине Мэри. Я встретил жену и врача у дверей палаты Мэри. Когда Кери позвонила, я едва успел вызвать помощника и поехал в больницу.
— Этого следовало ожидать, — с присущим медикам спокойствием сказал нам врач. — До сих пор миссис Паркин везло. Но опухоль давит на жизненно важные части мозга. Все, что мы можем сделать, это максимально облегчить ее страдания. Понимаю, звучит не слишком утешительно. Зато правда.
Я взял Кери за руку.
— Ей очень больно? — спросила у врача Кери.
— Как ни странно, нет. Обычно пациентов с таким диагнозом мучают жуткие головные боли. У миссис Паркин тоже болела голова, но не слишком сильно. Начинается все с периодических головных болей. Затем они становятся постоянными.
— Неужели Мэри все время испытывала боль? — спросил я. — По ней нельзя было сказать.
— Миссис Паркин — стойкая женщина, — кивнул врач. — Но у стойкости есть пределы. Боюсь, теперь у нее начнется угасание сознания. Или провалы в сознании.
— В каком состоянии она сейчас? — спросил я.
— Спит. Я дал ей снотворное. Переезд в больницу отнял у нее немало сил.
— А нам можно ее увидеть?
— Нет. Лучше ее не будить.
Без Мэри особняк опустел, а мы впервые почувствовали себя здесь чужими. Мы съели незатейливый ужин. Разговор не клеился. Притихшая Дженна не просила меня почитать ей. Мы довольно рано легли спать, пытаясь ускользнуть в сон от гнетущей обстановки, воцарившейся в этом уютном доме.
Меня снова разбудила музыка. Без Мэри даже музыка стала другой — более драматичной и напряженной. Как и в прошлый раз, музыка доносилась с чердака. Настойчиво, словно пение сирен, она звала меня туда. И опять я взял фонарик и пошел на темный чердак. Я поднял крышку рождественской шкатулки и уже не удивился, что музыка мгновенно смолкла. Я вытащил из шкатулки другое письмо и стал читать при свете фонарика.
6 декабря 1916 г.
Любовь моя!
Скоро опять наступит Рождество — время радости и покоя. Но в моем сердце по-прежнему ужасающе пусто. Говорят, время лечит все раны. Даже если и так, после ран остаются рубцы — свидетели боли. Помни меня, любовь моя. Помни мою любовь.
Воскресенье. Канун Рождества. Как мы ждали этого времени. Никто из нас и подумать не мог, что сочельник окажется таким. Ночью шел тяжелый, влажный снег. К утру его покров достиг почти четырех дюймов.
Стив ждал меня на крыльце.
— Как Мэри? — поздоровавшись, спросил он.
— Почти без изменений. Утром у нее был приступ тошноты, но настроение довольно бодрое. Кери и Дженна остались в больнице.
Стив сочувственно кивнул.
— Я обещал вам кое-что показать. Идемте. Вам это стоит увидеть.
Мы перешли улицу и двинулись к дому Стива в обход. Я по-прежнему не понимал, куда он меня ведет. Мы очутились на его заднем дворе. Двор был засажен трехгранными тополями и эвкалиптами, успевшими значительно вытянуться вверх. За ними виднелась каменная кладбищенская стена.
— В стене есть чугунная калитка, — пояснил мне Стив. — Она так искусно скрыта кустами, что не сразу и найдешь. Все эти деревья лет сорок назад посадил прежний владелец дома. Он был стар и не хотел каждый день видеть стену кладбища. Наша семья въехала в этот дом, когда мне было двенадцать. Мы с мальчишками быстро узнали о существовании тайной калитки. Она, естественно, запиралась. Но мы выломали в ней прут и сквозь дыру легко проникали на запретную территорию. Кладбищенский сторож не раз прогонял нас, ворча, что кладбище — не место для игр. Но его запреты на нас не действовали. Он не понимал, — улыбнулся Стив, — что лучшего места для игры в прятки не придумаешь.
Мы подошли к калитке. Краска давно облупилась, обнажив заржавленный металл, но сама калитка оставалась крепкой. Она была заперта на висячий замок. Стив вынул ключ, отпер замок и открыл калитку. Мы вошли на кладбище.
— Как-то раз зимой мы играли в прятки. Я спрятался плохо. Мой приятель меня заметил и погнался за мной. Я побежал к восточному краю кладбища, который считался у нас местом нечистым. Один из моих друзей утверждал, будто слышал там стенания призраков. Сами понимаете: призраки — это посерьезнее сторожа.
Я кивнул, вспомнив свои мальчишеские суеверия.
— Я бежал вон туда, — сказал Стив, указывая на густую стену вечнозеленых кустарников. — Потом обогнул склеп. И вот тогда я услышал стенания. Я испугался и спрятался за надгробием. Звуки были душераздирающими. Немного осмелев, я высунул голову. Невдалеке стояла статуя ангела с распростертыми крыльями, фута три высотой. Чувствовалось, ее поставили недавно и покрыли свежей белой краской. Перед статуей, спрятав лицо в снегу, стояла на коленях и рыдала женщина. И как у нее сердце не разорвалось от таких рыданий? Женщина царапала руками мерзлую землю, будто старалась достать оттуда то, что ей дороже всего на свете. Вскоре меня по следам нашел мой приятель. Я подал ему знак не открывать рта. Так мы с ним просидели больше получаса. Женщину с ног до головы замело снегом. Наконец она перестала рыдать, поднялась и побрела прочь. Нас она не видела. Но я запомнил ее лицо — настоящая маска страдания.
Я шел за Стивом и вдруг застыл на месте. Еще издали я увидел распростертые крылья ангела. Природная стихия не пощадила статую.
— Мой ангел, — пробормотал я вслух. — Мой каменный ангел.
Стив молча поглядел на меня.
— Кто там похоронен? — спросил я.
— Сейчас увидите, — ответил он и пошел дальше.
Мы присели на корточки возле статуи и разгребли снег у основания мраморного пьедестала. Над годами рождения и смерти были выбиты всего три слова:
НАШ МАЛЕНЬКИЙ АНГЕЛ
Я посмотрел на даты.
— Ребенку было всего три года, — с грустью сказал я.
Закрыв глаза, я мысленно представил себе картину, увиденную Стивом в детстве: озябшая и промокшая от снега женщина, ее красные от холода руки…
— Постойте! Так это была Мэри?
— Да. Это была Мэри, — тихо и печально ответил Стив.
Мы стояли молча. А снег все падал и падал, словно отгораживал нас от внешнего мира. Не знаю,
