форму, образует основание пирамиды. «Но за этой ступенью начинает выделяться иной, более активный тип, в котором черты новой расы обретают большую определенность». (Юнгер уточняет, что, говоря о расе, он имеет в виду нечто совершенно иное, нежели биологически обусловленные признаки. «Гештальт рабочего мобилизует весь человеческий состав, безо всяких различий», то есть он способен использовать человеческий материал любого народа или расы в узком смысле этого термина; то же, что в одних случаях этот материал пригоден для формирования более высоких, типичных, чистых формы, а в других — нет, никоим образом не влияет на сущностную независимость формирующего процесса.) Естественно, активный тип, представитель второй ступени пирамиды представлен меньшим числом индивидов, количество которых уменьшается по мере продвижения вверх; человека подобного типа «можно встретить там, где отчетливо проявляется специальный характер работы»; он характеризуется своей неподатливостью к тому, что происходит силой обстоятельств, своей неподверженностью объективным процессам, поражающим буржуазный мир, ибо «он уже знает путь, благодаря своей связи с метафизикой мира работы». Согласно Юнгеру, «одним из первых представителей активного типа является безымянный солдат, воплощение максимума активных добродетелей, отваги, готовности к действию, духа жертвенности». Добродетель этого типа составляет «его заменимость; ибо для каждого павшего в резерве уже имеется замена. Его критерием служит объективный вклад, который он вносит в общее дело без лишних слов»; по сравнению с этим, всякий иной критерий, например принадлежность к той или иной из противоборствующих сторон, отходит на задний план. Поэтому, замечает Юнгер, между этими людьми, олицетворяющими собой единый тип с единым стилем, независимо от того, на какой из враждующих сторон они сражаются, возникает нечто вроде братства, «всегда закрытого для гуманистов». Говоря об этой ступени, Юнгер обращается к понятию ордена, тем самым уточняя, что именно он понимает под «расой». Он приводит примеры из прошлого, упоминая пруссачество, рыцарские ордена, а также различные религиозные ордена, например иезуитов; во всех организациях подобного рода в основе единства особого типа лежали одинаковое духовное воспитание и дисциплина. Предтеч этого типа, поднявшегося до второй ступени, то есть активного типа, можно встретить и в области технического мира. «Уже сегодня нам удается иногда проникнуть в круг таких существ, вокруг которых выкристаллизовывается новый порядок. Присущие подобным людям — совершенно независимо от прежнего сословного деления — властность и лучащаяся сила являются прямым свидетельством того, что в новом пространстве работа обладает достоинством культа. Здесь также можно встретить лица, отмеченные особой печатью, которые доказывают, что характер маски может быть усилен до такой степени, которая придает ей геральдическое качество».
Но это еще не высшая ступень иерархии, и далее Юнгер описывает тех, кто стоит на вершине пирамиды. В отличие от первых двух ступеней, соответствующих пассивной и активной формам типа, уже предвосхищенным как войной, так и современным миром в целом, здесь речь идет о гештальте, который, как говорит Юнгер, пока не возник. На высшей ступени иерархии «единичный человек будет представлен в прямой связи с тотальным характером работы. Только с появлением подобных людей станет возможным высокий стиль в искусстве государственного управления и господства. Отчасти это господство (гештальта) подготавливается появлением активного типа, который различными способами разрушает старые формы. Однако активный тип не способен преодолеть границ, которые положены ему специальным характером работы; как экономист или техник, как солдат или националист он нуждается в дополнении, ему нужен приказ, исходящий непосредственно от принципа, способного придать смысл действительности». Только на вершине прекращается борьба «противоположностей, колебания полюсов которых придают нашей эпохе столь зыбкое и изменчивое освещение. Таковы противоположности между старым и новым, властью и правом, кровью и духом, войной и политикой, техникой и искусством, знанием и верой, органическим и механическим… Их единство проявится в новом человечестве, переросшем старые сомнения».
Подытоживая, Юнгер пишет: «Иерархия XIX века определялась мерой индивидуальности. В XX же веке ранг, напротив, будет зависеть от степени причастности к характеру работы… Поэтому нас не должно ввести в заблуждение то общее уравнивание, которому подвержены сегодня люди и вещи. Эта нивелировка по сути равнозначна образованию низшей ступени, основания мира работы и обусловлена тем, что сегодня этот процесс претерпевают преимущественно пассивным образом. Но по мере роста разрушений и преобразований все явственнее будет вырисовываться возможность нового созидания, возможность органической конструкции». Уже сегодня эти высшие возможности не совсем закрыты для нас, и доступ к ним облегчают трагические ситуации, например когда «только смерть знаменует высшую победу». «Наше время богато безвестными мучениками, ему свойственна такая глубина страдания, на которую не проникал еще ни один взор. Добродетель, приличествующая этой стадии, есть добродетель героического реализма, духовная позиция, которую не может поколебать ни перспектива гибели, ни осознание тщетности собственных усилий. Поэтому человеческое совершенство сегодня представляет собой нечто иное, нежели в другие времена; и вполне возможно, что оно достигает своей вершины именно там, где менее всего заметно… Но в любом случае его не встретишь в области культуры, искусства, аффектов или моральных ценностей. Здесь говорить об этом или уже слишком поздно, или пока слишком рано». Правда, еще сохранились прежние пространства духовной жизни, ценность которых удостоверена опытом веков и куда можно было бы уйти. Но первопроходцы нового мира полностью погружаются в фазу эксперимента; все, что они предпринимают, никак не связано с прошлым опытом, с прежними ценностями. «Путь сынов, внуков и правнуков вчерашних безбожников, для которых подозрительным стало даже само сомнение, — говорит Юнгер, явно намекая на энциклопедистов как предтечей технической революции, ницшеанский нигилизм и другие схожие движения конца XIX века, — пролегает среди ландшафтов, где царят жара или холод, достигающие отметок, равно смертельных для жизни. Чем больше усталость индивидов и масс, тем выше ответственность, ложащаяся на плечи единиц. С этого пути нельзя ни свернуть, ни повернуть вспять; напротив, необходимо увеличивать мощность и скорость увлекающих нас процессов. И тогда как доброе предчувствие возникает мысль, что за этим избытком движения скрыт неподвижный центр». Так Юнгер описывает отношения человека со стихийным и их союз на переходной стадии.
Человек и техника. Проблема границы
Указав смысл трехчленной иерархии нового мира работы, Юнгер возвращается к более узким проблемам. Для начала он более подробно рассматривает отношения между человеком и техникой, свойственные созидательной стадии.
Согласно Юнгеру, все, что наши современники, не исключая и технических специалистов, сумели сказать о технике, отличается крайней скудностью. «Хотя техник и является представителем специального характера работы, он лишен непосредственной связи с ее тотальным характером». Ошибаются как те, кто склонен воспринимать отношения человека с техникой исключительно пессимистически, как отношения «начинающего чародея с силами, которые он берется заклинать, еще не умея с ними совладать», так и те, кто воспринимает их чересчур оптимистически, «как непрерывный прогресс, ведущий к искусственному раю». Анализируя первый подход, Юнгер говорит, что нет механизированных людей, но есть люди и машины, поэтому «существует глубокая связь в одновременном появлении новых средств и нового человечества». Подобная одновременность «не случайна, но подчинена высшей необходимости». «Поэтому союз человека и его средств должен будет стать выражением высшего единства». Техника это новый язык. «Новый язык, вдруг ставший понятным, и за человеком остается право решать, откликнуться на его призыв или притвориться немым». Не правы те, «кто думает, будто им можно пренебречь или отказаться от него из-за его нелепости». Напротив, необходимо овладеть этим языком: «постичь его тайный закон и научиться использовать его как оружие». Отрицательное толкование влияния техники на человека как подлинной причины, обусловившей нынешнюю анархию и кризис, связано с тем, что прежний человек исходил из ошибочного представления о нейтральности мира техники, изменения в котором могут затрагивать исключительно область средств. Поэтому, стремясь при помощи техники достичь господства над новым техническим миром, он считал, что сможет подчинить его ценностям, формам и законам жизни, более ему не соответствующим. Но положение изменится коренным образом, когда на смену гештальту буржуа и человека XIX века придет гештальт рабочего, который сумеет распознать в новом языке свой собственный язык и овладеет им «не потому что это разумно, полезно, удобно и прогрессивно, но потому
