уже говорилось, помимо этого необходимо было поставить и углубить целый ряд специфических человеческих проблем, в связи с чем стоило бы напомнить то, что пишет сам автор в Предисловии, сообщая читателю, что дальше тот должен продвигаться сам, поскольку важен не столько подбор надлежащего материала, сколько «инстинктивная безотказность метода».
С учетом этой оговорки попробуем установить, какое положение занимает юнгеровская доктрина работы и рабочего в комплексном видении времени. Для начала стоит вкратце обратиться к традиционной концепции инволюционного хода истории, подробно изложенной нами в вышеупомянутых работах. Власть и господствующий культурный тип по нисходящей сменяли друг друга в соответствии с четырьмя основными ступенями, на которые, как правило, функционально делились древние общества: духовная власть, воинская аристократия, буржуазия, рабочие. Даже не углубляясь в детали, вполне очевидно, что общества, зиждущиеся на сакральном и на чисто духовной власти, отныне остались в незапамятном прошлом; столь же давно завершился и цикл великих воинских династий, а революция третьего сословия, наряду с наступлением буржуазии и индустриализма, подорвала и вытеснила всякое жизнеустройство и закон, относящиеся к более высоким уровням. Теперь одновременно с кризисом буржуазного общества на первый план в общих «социальных», или коллективистских, рамках начинает выходить четвертое сословие, а следовательно, и свойственный ему принцип, то есть труд и соответствующий ему тип — трудящийся, рабочий. Человек, свободный от предрассудков, легко убедится, что описанная нами картина событий — не плод частного умозаключения или толкования, но жестокая реальность.
Действительно, одним из признаков нашего схождения на четвертую стадию является генерализация понятия труда, что в любое другое время показалось бы немыслимым отклонением. Сегодня почти всякая деятельность мыслится и выглядит как один из видов работы. Если в древних традиционных обществах та же работа могла иной раз возвышаться до ранга творческой деятельности или искусства, то сегодня, напротив, даже в искусстве и интеллектуальной деятельности склонны видеть особую разновидность работы, то есть тот вид активности, который в прежние времена связывался исключительно с низшими общественными слоями.
Поэтому может показаться, что, выбрав понятия «работа» и «рабочий» и сведя к общему знаменателю «работы» все формы деятельности, определившиеся с пришествием техники и сопутствующими процессами активистской мобилизации мира, Юнгер поддался настроениям времени, тем самым впав в обычное заблуждение, благодаря которому в работе видят самодостаточную цель и ключ к общему мировоззрению. Однако, как мы видели, в его книге понятие «работа» имеет другое смысловое наполнение, а именно не понимается как материально-экономическая категория, но отождествляется с героическим реализмом, не является социальной или коллективно-пролетарской величиной, но определяет новые, обнаженные отношения антибуржуазного человека со стихийным; наконец, его рабочее государство не имеет ни малейшего отношения к тому, что сегодня принято обозначать этим термином, но представляет собой строго упорядоченную органическую структуру, которая даже заставляет автора обратиться к традиционному понятию ордена. С учетом всего этого становится очевидным, насколько иной смысл имеет теория Юнгера с точки зрения основной направленности, экзистенциальной ориентации. Это, скорее, походит на то, как если бы в текущем состоянии, в мире, целенаправленно подчиняющем себя работе, за пределами самой нижней отметки нисходящего процесса нам открылся путь к новому восхождению. Действительно, работа, рабочий и рабочее государство в юнгеровском понимании более не являются категориями четвертого сословия, но сливаются с ценностями героического, активистского и в определенном смысле также военно-аскетического типа. Кроме того, как мы видели, актуальность «Рабочего», в том числе генетически, не вытекает из философских опытов, как это бывает у некоторых эпигонов абсолютного идеализма, или из попыток практического применения марксизма, как это случается на определенных участках коммунистического пространства, но обладает «экзистенциальной» актуальностью, которая впервые открывается человеческим типом, прошедшим жестокий отбор в испытаниях великой войны. Так, за процессами, потенциально разрушительными для цивилизации третьего сословия, признается исключительно тактическая ценность, тогда как их положительной целью объявляется не цивилизация четвертого сословия, но жизнеустройство согласно законам, родственным по духу тем, которые были свойственны обществу второго сословия. Не зря Юнгер, наряду с крайним модернизмом, постоянно возвращается к опыту пруссачества, то есть к типичной традиции второго сословия. Более того, многократно обращаясь к «метафизике» мира работы, с соответствующим ему гештальтом, к образцам, заимствованным из традиционных культур и имеющим, несмотря ни на что, всецело сакральную основу, пытаясь дать представление о конечных формах мира типа, свободного от прежних динамичных, революционных и активистских характеристик, Юнгер заходит еще дальше в своем возвращении к корням. Таким образом, таково место и значение теории Юнгера в проблематике нашего времени.
Мы уже указывали на одно из, пожалуй, наиболее актуальных положительных требований, выдвинутых в «Рабочем», — мы имеем в виду требование выработки определенного типа этики, воспитания человека (влияющего даже на его жизненную субстанцию), стиля и мировоззрения, каковые, при всей своей реалистичности и решительной антибуржуазности, имеют прямо противоположный знак сравнительно с тем, что предлагают марксизм и коммунизм. Тип заимствует приемлемые для себя характеристики у определенного активного и реалистичного идеала человека, чуждого культу индивида, аскетичного и обладающего иммунитетом против «буржуазного декадентства», описанного уже крайне левыми идеологиями. Равным образом он вбирает в себя отдельные элементы стиля, выработанные их противниками, революционными антикоммунистическими национальными движениями, которые, к сожалению, основательно навредили себе неразборчивостью в выборе мифов и ориентиров. Прежде всего именно в этом заключается особое значение книги Юнгера.
Согласившись с этим, теперь спросим себя, можно ли, следуя в указанном Юнгером направлении, нащупать новый альтернативный путь, так называемый третий путь, за рамками противостояния между Западом и Востоком (то есть между крупнейшими центрами власти, нынешних цивилизаций третьего и четвертого сословия), и имеет ли этот третий путь будущее.
Для этого необходимо принять в расчет те проблематичные факторы, которые практически остались без внимания в рассматриваемом нами произведении. Как мы видели, Юнгер считает почти доказанным, что эпоха техники и работы, повинуясь скрытой в ней метафизике, приведет к возникновению мира «типа» и к его господству. Но это, по сути, означает, что можно не сомневаться в неизбежном торжестве будущей универсальной цивилизации, где стихийные силы, пробудившиеся в последнее время, избегнут вытеснения и, напротив, внесут положительный вклад в преображенную и обретшую большую мощь жизнь, преодолевшую все категории, ценности и идеалы буржуазного типа. Однако очевидно, что прорывы стихийных сил могут иметь также отрицательный и даже демонический характер; эта возможность, наглядно доказанная нам последними событиями, включая вторую мировую войну, в «Рабочем» вообще не рассматривается. Как мы видели, Юнгер говорит о текущем соперничестве между центрами мировых сил, воодушевленными волей к гегемонии, и не исключает вероятности их столкновения в будущем; однако он считает, что, чем бы не закончился этот конфликт, независимо от того, какая сторона победит, а какая проиграет, реальным победителем окажется гештальт рабочего, который подчинит себе земное пространство. Но в это можно только верить. Тогда как на самом деле не мешало бы учесть и возможность того, что среди противоборствующих сторон может оказаться и та, которая воплощает в себе стихийное в его отрицательных темных аспектах и соответствующим ужасным способом использует все возможности, открытые миром техники, ради подчинения себе не только материальных сил, но и самого человека. В одном месте Юнгер признает, что вопрос о том, какая именно из различных форм воли к власти, считающих себя призванными осуществить мировое революционное действие, «обладает легитимностью», пока остается открытым. Сам же он объявляет практически единственным критерием легитимности для рабочего — господство над техническими средствами и развитием техники, что с учетом вышесказанного представляется явно неудовлетворительным.
Мы уже объясняли, почему не намерены говорить здесь о более поздних работах Юнгера. Но если бы нам захотелось взять книгу, которая, образно говоря, стала демаркационной линией между двумя периодами его творчества, то мы выбрали бы его символически зашифрованное романическое повествование под названием «На мраморных скалах» (Auf dem Marmorklippen, Гамбург, 1939). Именно в этой работе Юнгер подошел к рассмотрению вышеуказанной отрицательной возможности. Действительно,
